Маленькая искорка в темном коридоре…
Маленькая искорка в темном коридоре – это признак призрака. Горе, горе, горе…» Очень любил Призрак, живущий в Старом Замке, эти детские стихи. «Маленькая искорка. Страх, страх, страх. Жди явленья призрака со свечкою в руках…» Дальше Призрак стишок не помнил, но и этих нескольких строчек было достаточно, чтобы поверить в собственные силы – силы Призрака, данные ему от отца, а отцу данные от его отца, то есть от деда нынешнего Призрака Старого Замка. Так и повелось испокон веку, что силы призраков передавались из поколения в поколение. И при этом не только не уменьшались, но даже и увеличивались, переходя от отца к сыну. В чем же сила Призрака?А сила в том, чтобы страшно выть, гулко кашлять и звонко громыхать цепями. Призраки, они ведь обыкновенно закованы в цепи. Потому когда идут, то цепи эти громыхают. И вот чем звонче они громыхают, тем сильнее считается Призрак в мире своих собратьев. Впрочем, в мире призраков отношения отнюдь добросердечны. Призраки предпочитают не видеть друг друга столетьями и больше всего на свете любят отсутствие себе подобных в обозримом окружающем пространстве. Призрак Старого Замка и тут не был исключением – лет двести уже, а то и больше не видел никого из своих собратьев. И нельзя сказать, что сильно переживал по этому поводу или скучал. Отнюдь нет. И не только в Старом Замке, но и во всем Городе не было у Призрака конкурентов. Вот ведь раздолье, казалось бы. Однако же чем дольше жил Призрак, тем больше убеждался в одной вещи – в том, что его, некогда всеми уважаемого Призрака, перестают бояться и в Старом Замке, и в Городе. Однако несмотря на справедливость данного суждения, Призрак с завидной пунктуальностью с наступлением темноты выходил на работу – то в коридорах Старого Замка озорничал, то на узких улочках Города.
Так было и нынче. Стоило только солнцу зайти за горизонт, стоило взойти первой звездочке, зажечься первому фонарю и опуститься первой темноте, как Призрак, одетый по обыкновению в белую простыню, не стиранную как минимум лет пятьсот, вышел на свой ночной промысел. Зачем Призрак пугал? На этот вопрос, пожалуй, он бы и сам не ответил – так уж заведено в мире с давних пор: призраки пугают, люди пугаются. И Призрак еще помнил те времена, когда люди действительно не понарошку пугались его – кричали, когда слышали звонкое громыхание цепей, крестились (как будто это помогает) при гулком кашле. А уж если Призрак начинал выть, так тут бедные люди просто разбегались в разные стороны. И слава о Призраке в те времена гремела далеко за пределами и Старого Замка, и Города. О нем рассказывали истории, передавали легенды из уст в уста, даже песни сочиняли.
А один знаменитый художник даже специально приехал из своей страны в Старый Замок, чтобы на полотне увековечить портрет Призрака. Правда, в дни приезда того художника Призрак был не в духе, и потому, сколько ни взывал к нему именитый гость, так и не вышел попозировать. Теперь, конечно, Призрак жалел, что в мире нет его портретов, но что поделаешь – нынче никто уже писать его облик на полотне не хотел. Нынче не то, что в прошлом. А в прошлом… При одном только упоминании о прошлом Призрак начинал улыбаться.
А теперь… Это слово «теперь» Призрак на дух не переносил и терпеть не мог. Был Призрак поклонником прошлого, ненавидел настоящее, а про будущее если и думал, то только в свете неприязни к настоящему. Однако и в настоящем Призрак каждодневно, а вернее – еженощно исполнял свои обязанности.
Вот и сейчас выбрался он из Старого Замка, в подвале которого проспал весь день, и потащился, лениво позвякивая цепями, в сторону Рыночной площади Города – если уж пугать, полагал Призрак, то делать это на тех узеньких улочках и маленьких переулках, которые со всех сторон, словно щупальца, тянутся к Рыночной площади, самой большой и самой центральной во всем Городе. В тусклом свете фонаря увидел Призрак потенциальную жертву – с трудом бредущего куда-то пьяницу. Тот порою останавливался, поднимая к небу указательный палец и что-то бормоча себе под нос. Как раз на одной из таких остановок Призрак и материализовался перед подгулявшим горожанином. Сразу же Призрак взвыл – довольно громко. Потом громыхнул цепью. А затем снова взвыл. Пьяница так и застыл с поднятым кверху указательным пальцем. Застыл от ужаса? Да ничего подобного. Застыл от самого обыкновенного удивления – раньше ему не доводилось так близко видеть призраков. Вообще-то в прежние времена пьяница, увидевший призрака, тут же становился трезвенником. Так было заведено. Теперь же совсем не то. Теперь пьяный горожанин не испугался и даже не подумал о том, чтобы расстаться с пагубным пристрастием к алкоголю. Наоборот, пьяница попытался обнять Призрака, а когда тот в прямом смысле увильнул от объятий, затянул песню – протяжную и напевную. Однако песни пьянице показалось мало, и он исполнил, не прерывая пения, зажигательный танец. Танец этот ритмически не очень соотносился с песней, но странным образом в результате получилось забавно. Спев и сплясав, пьяница, довольный собой, махнул рукой Призраку и пошел дальше, покачиваясь из стороны в сторону.
Призрак был вне себя от злости, но понял, что преследовать гуляку и продолжать его пугать не имеет никакого смысла. Лучше уж застращать кого-нибудь другого. Кого? Новая потенциальная жертва не заставила себя ждать: ночною улицей куда-то шел романтической походкой романтический юноша с романтическим же блеском глаз. Глаза эти чуть ли не сияли в темноте – такие они были романтические. Скорее всего, юноша шел с первого свидания. В прежние времена таких вот влюбленных было пугать одно удовольствие. Призрак улыбнулся, как и всегда при воспоминании о прошлом. А улыбнувшись, звякнул цепями и начал кашлять.
Однако юноша никак не реагировал на Призрака. Возмущенный Призрак подхватил цепи и стал звякать так громко, что мог бы разбудить своего дедушку. А романтический юноша с романтическим блеском в глазах все так же шел куда-то романтической походкой, словно не слыша и не видя призрака. Со злости Призрак плюнул на мостовую, когда юноша скрылся за поворотом. А тем временем с другой стороны улицы показался воин – убеленный сединами, испещренный шрамами, заслуженный солдат. Кажется, и сейчас, несмотря на возраст, он бы мог сражаться за честь страны, за короля, за свою честь. Вот это – крепкий орешек; вот кого бы напугать! И Призрак устремился к идущему по узкой улочке старому воину. Подлетев вплотную к человеку, Призрак, как и всегда, загремел цепями, закашлял, завыл. Призрак был почти уверен, что воин испугается и станет креститься.
Но не тут-то было – уверенность Призрака в своей силе, уверенность в том, что он способен нагонять страх на ночных прохожих, улетучивалась по мере того, как мрачнело лицо старого воина, по мере того как седины его делались еще более серебристыми, а шрамы багровели от праведного гнева. И ни тени страха не было на лице солдата – только гнев на озорника. Старый воин даже не стал доставать меч, он сразу понял, что ему и без оружия еще достанет сил противостоять врагу. Воин, гордо глядя вперед, двинулся на Призрака. И тот – страшно подумать – испугался. А испугавшись кулаков солдата, бросился бежать по улице прочь. Некоторое время старый воин еще преследовал Призрака, петлявшего среди серых стен и путающегося в старой простыне и тоскливо позвякивающих цепях; но потом воин решил, что с ночного противника уже хватит, и остановился.
Призрак же не останавливался, пока не добежал до Старого Замка. Только у самых ворот, через которые обыкновенно он и проникал в Замок, Призрак замер на миг – замер, чтобы оглянуться. И даже убедившись, что погони за ним больше нет, Призрак не стал оставаться за пределами стен Старого Замка, а вошел внутрь.
Запыхавшийся и уставший, измученный и обтрепанный добрался Призрак до своего любимого подвала. Там посмотрел в зеркало; ничего там, конечно, не увидел, но от этого расстроился еще больше. Конечно, Призрак и раньше никогда не видел своего отражения – такова уж природа призраков, не могут они отражаться, – однако все равно: раньше это было раньше и было, надо сказать, хорошо. А теперь… Эх, одно слово – «теперь». И этим все сказано.
