Неправильная любовь

Детей я хотела всегда. И когда с интервалом в пять лет родила двух дочерей — была просто счастлива. Часто меня упрекали, что я их неправильно воспитываю, особенно младшую. На что я гордо отвечала цитатой из какой-то книги: «Я не умею воспитывать, я умею только любить». Это была неправильная книга. В ней не было написано, что любовь может изуродовать. А когда мне на это намекали родные и знакомые, я только отмахивалась.
 Старшая дочь Вика рано «выпорхнула» из родного гнезда. У девочки были блестящие способности: она экстерном окончила школу в 16 лет и уехала из нашей сонной провинции в столицу. Поступила в университет и домой приезжала только на Новый год — с подарками и рассказами, как у нее все прекрасно. Ни разу за последние пятнадцать лет Викуля не пожаловалась, не попросила помощи или денег. Наоборот, при первой же возможности всегда старалась послать деньги мне.
Света — младшая — получилась совсем другой. В детстве она часто болела, одних только воспалений легких перенесла пять штук, поэтому я ее вечно от чего-то лечила. И жалела: и младшая, и болезненная такая. В 14 лет неожиданно болезни закончились, и моя некогда хилая доченька превратилась в плотную разбитную девицу. Начались проблемы другого рода. Светка связывалась со всем отребьем, которое только можно было найти в нашем городе. Уходила из дома на неделю, а я бегала по всем кабакам и притонам, ища непутевую дочь. И находила — пьяную, с сигаретой, окруженную кучей нетрезвых и отвратительных мужиков... Уводила домой, пыталась бить, внушать — все было без толку. Просила мужа повлиять на дочь, но он у меня будто не от мира сего. А уж относительно дочек всегда говорил одно: «Ты их хотела, ты их рожала, вот сама с ними и разбирайся!» Хотя, пока мог, прилично зарабатывал и иногда даже баловал девчонок какими-то вещами, мною запрещенными.
 Когда Светлана окончила школу, мне пришлось напрячь свои связи (я учитель музыки, одна из лучших в нашем городе), чтобы пристроить ее в местный институт. И все пять лет дочкиной учебы продолжалось то же самое: пьянки, гулянки, постоянные скандалы в семье. Все сессии за нее сдавала я, точнее, мой кошелек. Но при этом она уверенно считала, что учится сама. И тянула-тянула-тянула из меня деньги и жизненные силы.
 Мои подруги говорили, что я неправильно себя веду со Светой, забаловала в детстве и продолжаю это делать. Мне казалось, что это глупости: ведь и бью, и ругаю, а что прощаю потом — так она же дочка, родная кровь... И я продолжала свою «воспитательную линию» в надежде, что рано или поздно дочь образумится.
 Однако дальше становилось только хуже. Я устраивала Свету на работы, с которых она уходила максимум через полгода. Все, что зарабатывала, тратила исключительно на свои прихоти. Почетное право кормить-поить и обувать-одевать ее предоставлялось мне. А с деньгами становилось все хуже. Муж получил инвалидность без возможности работать, моя мама и свекровь старели, болели, им требовались лекарства и хорошие продукты. Я выбивалась из сил, вела столько учеников, сколько могла принять. Если бы не материальная поддержка старшей дочери, не знаю, как бы мы продержались.
 Потом Светка начала брать кредиты. А мне приходилось отбиваться от представителей банков. В этот сложный период Вика перестала помогать нам с деньгами, и стало совсем туго. Когда старшая дочка приехала домой на несколько дней, выяснилось, что она меняет работу и пока присылать денег не сможет. На что младшая сестра заявила ей, что пусть катится, мы, мол, и без ее денег обойдемся. Вика брезгливо посмотрела на безобразно размалеванную, толстую, вульгарную Светку. Потом вздохнула и спросила: «Что же ты делаешь, мама?» И больше домой не приезжала, общаясь со мной только по телефону.
 Однажды мой хороший знакомый рассказал, что его родственник открыл свою фирму и ищет проверенных людей. Научить всему обязуется сам, ему главное — чтобы сотрудники были родственники, знакомые или знакомые знакомых. Приятель предложил отправить в Минск мою Светку. Дочка восприняла идею с энтузиазмом, а я боялась отпускать ее в столицу — я ведь знала, какая она морально неустойчивая, да и в ее умственных способностях сомневалась. С другой стороны, очень хотелось, наконец, пожить спокойно и избавиться от клейма «матери шалашовки Светки» – именно так называли меня за глаза местные кумушки. И при этом рассуждали, как в такой порядочной семье уродилось такое чудо. Светка уехала. Я было вздохнула с облегчением, но, как оказалось, рано. Свою столичную жизнь младшая дочь начала с приключений: меняла работы, мужиков, но при этом ежемесячно я должна была высылать ей деньги на оплату съемной квартиры. А уж чем она питалась — бог весть.
 Через три года все вроде бы устаканилось. Светка уже год работала на одном месте, похудела, перекрасила волосы, сменила макияж на более спокойный. Правда, деньги мои все равно ей были нужны, но я радовалась уже тому, что девочка стала похожа на человека. А потом — неожиданное счастье!
 На год меня пригласили поработать по контракту в очень серьезной структуре, заинтересовавшейся моими научными изысканиями по психологии музыки. Компания предоставляла квартиру, машину с шофером и оклад, превышающий мои обычные доходы в десятки раз. Я перебралась в столицу. Светка тут же переехала ко мне и с удовольствием стала пользоваться и машиной, и моими новыми финансовыми возможностями. Между тем у Вики, которая к тому времени уже была замужем, дела шли ни шатко, ни валко. И я предложила им с мужем тоже переехать к нам. Квартира у меня, хоть и двухкомнатная, но большая. Вика долго раздумывала, но согласилась попробовать. Сюрприз явился откуда не ждали. Скандал закатила Светка. Она орала, топала ногами, грязно материлась, угрожала выброситься из окна. Почему? Потому что не желала, чтобы сюда приезжала сестра, да еще и с мужиком. Нам тут и двоим тесно, и денег на них тратить надо много. Вылила ушат грязи и на Вику, и на ее супруга, и на меня. Но я поступила по-своему.
 Полгода старшая дочка с мужем жили у нас. Оба практически сразу нашли работу и возвращались домой поздно. Я тоже работала с восьми до восьми. Светка же, бросившая работу, чтобы «отдохнуть и пожить по-человечески», целыми днями сидела перед телевизором или ноутбуком и жрала. И разожралась почти до ста килограммов при росте метр пятьдесят. Я замечала брезгливые взгляды, которые бросали на Свету Вика и ее муж, и понимала, что, кроме отвращения, к этой девушке трудно испытывать другие чувства.
 Самой большой проблемой стало вечное Светкино свинство. Квартира превращалась в свинарник, и любой уборки хватало всего на пару часов. Я сама не очень хорошая хозяйка, не очень люблю убираться и готовить, но даже меня это приводило в шок. Вика с мужем — оба аккуратисты — бледнели от ярости. И постоянно убирались. Но чем больше убирались они, тем больше гадила Светка — словно им назло. И при этом устраивала постоянные скандалы на тему: «Вас сюда никто не звал, вы тут на фиг никому не нужны, убирайтесь, откуда приехали, или сидите и не жужжите». Я понимала, что так проявляется ее зависть и ревность, но что я могла сделать? Снова орала и увещевала, но без толку.
 В результате дети съехали. Поблагодарили меня за приют, сняли скромную «двушку» в спальном районе и стали жить, как им нравится. Мой контракт подошел к концу, нужно было возвращаться на родину. Светку я к тому времени пристроила в стабильную государственную контору, где платили небольшие деньги, но много и не требовали. Когда я собралась уезжать, возникла проблема — куда девать дочь. На свою зарплату она могла снять только комнату не в лучшем районе. У меня тоже не было столько денег, чтобы оплачивать ее жилье. И я попросила Вику взять сестру к себе. До сих пор вижу Викины изумленные глаза. Она сказала:
 — Мама, ты понимаешь, о чем просишь? Ты отдаешь себе в этом отчет?
Я  залилась слезами:
— Доченька, ну пожалуйста, ну она ведь твоя сестра, не выбросишь же ее на улицу. Ну я умоляю тебя!
 Викино лицо исказилось:
— Хорошо, мама. Но... — И замолчала.
 Через полгода мне пришлось приехать в Минск по делам. Остановилась я, конечно, у дочек. Разгребла свинарник в Светкиной комнате. Выслушала от нее обычный ушат брани: что я виновата в ее неустроенной жизни, что она ненавидит «мою любимую Викочку» и ее мужа, что работа у нее поганая, что я не мать, а дрянь... Старшие дети не вмешивались в наши скандалы, а я, чтобы хоть чем-то компенсировать им проблему в виде Светки, начала готовить, мыть полы, убираться. И не угодила: однажды зять ровно и спокойно сказал, что в своем доме они в состоянии убраться и приготовить сами, а я могу пока сходить в музей, на выставку или погулять.
 Накануне моего отъезда состоялся самый бурный скандал со Светкой. Она даже бросилась на меня с кулаками. Вика попыталась ее осадить, но вскоре плюнула и оставила нас разбираться самостоятельно. Утром, уходя на работу, Светка обняла меня и пожелала счастливого пути — все наши ссоры оканчивались так, я не могла долго злиться на родную дочь. Я увидела, как побледнело Викино лицо. И когда она сажала меня в поезд, протянула листок, попросив прочитать позже.
 Когда поезд тронулся, я открыла письмо старшей дочери. И у меня словно упала с глаз пелена. Вика не упрекала, она констатировала факты. Что воспитывать так, как я — сначала наорать и тут же простить — преступно: человек должен осознать свою вину и попытаться исправиться, а я не даю такой возможности. И плод моего воспитания — признание Светкой своей полной безнаказанности: какую бы гадость она ни сделала, какую бы мерзость ни сказала — ее за все простят. То, что я всю жизнь за ней убирала и в прямом, и в переносном смысле, привело к тому, что у Светы нет понятия дома, ведения хозяйства. Ей не хочется создавать уют, не приходит в голову убраться, она не понимает цены вещей, потому что сама, кроме шмоток и косметики, ничего не покупает. И, наконец, то, что я всю жизнь ее содержу, вылилось в полную уверенность Светки, что ей все должны — это хорошо и правильно, так было всегда. Она же при этом никому ничего не должна. Вика написала много. Каждое ее слово, словно раскаленным железом, впивалось мне в мозг и в сердце. И последняя горькая фраза: «Мама, если ты всю жизнь положила на служение этой эгоистичной твари, если ты позволяешь ей плевать себе в лицо, утираешься и продолжаешь ее прощать, то почему такую же судьбу ты пытаешься навязать мне? Почему я должна содержать ее, убирать за ней, выдерживать из-за нее постоянные скандалы с любимым человеком? Почему я не могу жить так, как нравится мне? Чем я заслужила такое существование? Тем, что я люблю тебя, мама, и не могу тебе отказать?»
 Ночь. Мчится поезд в ночной темноте. У меня нет больше слез — кажется, я выплакала их все. И я совершенно не знаю, как мне быть дальше. Как исправить то, что я сотворила своими руками? Нет ответа. Только перестук вагонных колес...