Плетется старенький трамвай…

Вот уже сто лет, как в нашем городе ходят трамваи. Они красного цвета и у них почему-то очень грустные фары-глаза. Почему грустные? Может быть, потому что некоторые из горожан обижают трамваи? Я, признаться, не знаю. Но вместе с тем, предполагаю, отчего трамваи могли бы обидеться. Вот мальчик-озорник ножичком режет обшивку кресла; вот дяденька, рассердившись на что-то, со всей силы бьет ногой по дверям; вот какие-то девушки грызут семечки и очистки… правильно: бросают на пол трамвая… Целый день трамвай ездит по своему маршруту, и за день в нем, в трамвае, произойдет столько всего дурного, что фары-глаза к вечеру невольно делаются грустными. А потом остаются такими навсегда, ведь мы неисправимы – мы по-прежнему режем кресла, бьем ногами по дверям, бросаем мусор прямо на пол. А между тем каждый день приходим на остановку и возмущаемся, если трамвая долго нет, потом возмущаемся, если трамвай медленно едем; а кто-то возмутится, что в трамвае шумно, или пыльно, или холодно, или жарко, или окна настежь и может продуть… Приятно ли трамваю, везущему нас, слышать все это? Ответ очевиден. И потому каждый день, стоя на трамвайной остановке, я вижу появляющееся из-за поворота грустное лицо трамвая, заплаканные, даже когда нет дождя глаза-фары; и облик его навевает и на меня печаль. Однако все равно трамвай идет, идет, идет…

И лишь однажды в городе случилось действительно страшное событие: городское начальство почему-то решило ликвидировать трамваи с городских улиц. Почему? Сами власти говорили о том, что трамваи ездят очень шумно и очень изнашивает своим ходом близлежащие дома; народ же судачил о том, что городскому начальству за уничтожение трамваев заплатили владельцы маленьких желтых автобусов, в последние годы заполонивших наши улицы и желающих размножаться и впредь.

Возможно, что-то из этого и было правдой. Но от принятого властями города решения больше всего расстроились старики, ведь именно трамваи, а не маленькие желтые автобусы возили их, когда возникала необходимость им, старикам, куда-нибудь ехать. Однако не столько личные проблемы расстроили стариков, в большей степени расстроило их то, что трамваи могут обидеться. У трамвая ведь есть душа! Ну, поверьте, нельзя, никак нельзя их обижать. Нельзя наносить обиду тому, кто верой и правдой служил тебе все эти годы и вдруг по каким-то причинам теперь в его услугах не нуждаются.

Но градоначальнику и его помощникам не было до этого никакого дела. Раз утром градоначальник издает приказ: трамваям оставаться в трамвайном парке, а рельсы по всем городу снять. Когда рельсы были уже сняты, то рабочие пришли в трамвайный парк: велено было рабочим пустить все трамваи, находящиеся в парке, пустить под пресс и отправить на переплавку, чтобы потом из полученного металла можно было наделать много маленьких желтых автобусов. Те рабочие, что были помоложе, просто отказались выполнять этот приказ и немедленно уволились; более же старшие боялись начальства – так уж были они воспитаны – и потому стали приводить приговор несчастным трамваям в исполнение; сами рабочие плакали при этом, но начальников ослушаться не могли, рассуждая так: молодым хорошо, они найдут себе без труда работу, а кто возьмет на работу нас, стариков? Нет, терять эту работу нам никак нельзя…

Так рассуждали старики. И хоть и были с начальственным указом не согласны, а дело свое делали. И к вечеру того же дня все трамваи из парка были отправлены под пресс и на переплавку. Все, да не все. Когда стали сверять по описи, то не досчитались одного трамвая. Согласно всем реестрам он был в трамвайном парке вместе со всеми другим трамваями, но под пресс его не посылали и в депо его тоже не обнаружили. Словно крылья у трамвая этого выросли и улетел он, чтобы избежать пресса и переплавки. Ведь вряд ли трамвайная душа сможет жить в маленьком желтом автобусе, который получится из переплавленного металла. Когда одного трамвая не досчитались, то не на шутку испугались старые рабочие, страх этот оказался даже сильнее страха перед начальством, воспитанного в рабочих десятилетиями. Побросали старые рабочие инструменты и убежали из трамвайного парка прочь, даже ничего не сказав своему начальнику.

Признаться, и сам начальник рабочих испугался по-настоящему. Но он дождался конца смены и только после этого пошел домой. В городе уже почти наступила ночь, на улицах горели редкие фонари, но даже в их тусклом свете было хорошо заметно отсутствие рельсов на асфальте. У начальника рабочих на душе от этого стало совсем скверно. Он всю жизнь от самого рождения живет в городе, он настолько привык к рельсам, что теперь стало ему казаться, будто вместе с рельсами лишился он чего-то родного, привычного, близкого. В таких печальных мыслях шел он по городу в сторону дома, как вдруг услыхал за спиной у себя приближающийся стук трамвайных колес. «Как хорошо, – подумал начальник рабочих, – час поздний, а трамвай еще ходит. Значит, не придется мне идти пешком до дома». И только тут до начальника рабочих дошло, что не может сегодня нигде в городе быть никакого стука трамвайных колес, потому что, во-первых, колесам не по чему стучать – рельсов-то нет; а во-вторых, и стучать, собственно, об эти рельсы тоже нечему – все колеса вместе с трамваями ушли нынче в переплавку. Все ли? И вот тут по спине начальника рабочих заспешила куда-то горстка мурашек, и холодок побежал по всему телу, и сердце забилось так громко, что, казалось, готово заглушить стук трамвайных колес. Между тем стук этот приближался и делался все отчетливей – ни с чем нельзя перепутать шаги трамвая, даже если очень захочется.

Однако не может же трамвай, пусть даже и выживший в катастрофе, избежавший пресса и плавильной печи, ехать без рельсов! В страхе и трепете стал медленно начальник рабочих поворачивать голову в ту сторону, откуда был слышен стук трамвайных колес; когда же, наконец, голову он повернул, то к ужасу своему, увидел самый настоящий красный трамвай с грустными глазами-фарами. Сомнений не могло оставаться – это был тот самый старенький трамвай, который куда-то исчез сегодня из парка. Только теперь ему были не нужны рельсы – трамвай летел по воздуху. Но при этом строго следовал маршруту. Не было в нем ни вагоновожатого, ни кондуктора, ни пассажиров, однако трамвай все равно шел в сторону конечной остановки, так называемого кольца. Открыв рот, так и стоял начальник рабочих, пока трамвай не спеша следовал мимо него к кольцу. И не один начальник рабочих в ту ночь видел этот трамвай – многие горожане, едва заслышав стук трамвайных колес, выходили на городские улицы и кто с восторгом, а кто со страхом смотрели на плывущий по воздуху старенький трамвай. Наутро же маленькие желтые автобусы по сущностной трусости своей испугались выходить на свои маршруты – они решили, что призрак трамвая (так окрестили маленькие желтые автобусы ночного гостя) захочет отомстить им. Когда же на остановках стали скапливаться горожане, желающие вовремя попасть на работу, заволновалось и городское начальство – ну как народ начнет возмущаться, что нынче нет транспорта? Пытались, используя весь свой начальственный авторитет, уговорить маленькие желтые автобусы выйти на маршруты, но те не поддавались ни обещанным наградам, ни довольно-таки жестким угрозам: не пойдем, и все тут.

И вообще-то эти маленькие желтые автобусы можно было понять – будто и сейчас в воздухе звенел стук колес ночного призрака трамвая. И народ, хоть по натуре был мирный, начал роптать, обвиняя городские власти, что те уничтожили в городе трамваи. Здесь уже испугался сам градоначальник, а вслед за ним испугались и все его многочисленные заместители. И тут уже ничего не оставалось властям города, как срочно издать новый указ: сегодня же восстановить рельсы, а из металла, наплавленного вчера, наделать трамваев. Но кто будет этим заниматься, рабочие же уволились? Так взять их, упросить, уговорить, извиниться наконец. Власти наши умеют извиняться, если им чего-то нужно. А тут было нужно – избежать народного гнева.

Рабочие же – народ отходчивый. Уже к вечеру рельсы лежали на всех маршрутах, а парк был заполнен новенькими трамваями, ожидающими выхода в город. И их фары-глаза были сегодня не столь печальны, как обычно. Но самое любопытное, что когда трамваи посчитали, то их количество совпало с изначальным. Получается, что и трамвай-призрак, счастливым образом избежавший пресса и переплавки, тоже здесь? А может, и не было никакого призрака? Теперь уже никто не ответит на этот вопрос. Важно другое: трамваи вернулись в наш город. И кстати сказать, горожане теперь уже трамваи обижают ну гораздо реже.