Всем кто любит и любил
Всем читательницам, которые испытывают некое душевное беспокойство, необъяснимое, но такое реальное. Всем кто любит и любил. Когда внезапно становится ясно, что ты обманулась, и тебя вовсе не любят, или, может быть, даже любят, но совсем не так, как нужно тебе и как любишь ты, когда ты оказываешься перед этим, кажется, что жить незачем, что все кончено, и спасения нет. Но спасение есть. И начинать надо, как говорится, с самых простых средств.Обратная дорога
Мне, например, в такой момент очень кстати подвернулась короткая командировка в Москву. Она выручила меня — отвлекла. Элементарные и быстрые дела, ночь в комфортабельном номере гостиницы «Россия», бесцельная суета следующего дня, и вот я снова в поезде, уже более нормальная, более спокойная.
В голове слегка шумит и рябит от дробных и пустых столичных впечатлений: первая летняя жара, пирожные «птичье молоко» в гостиничном буфете-фонаре, любопытные мужские взгляды из-за соседних столиков, прохладный ветерок с Москвы реки в дверях гостиничного балкончика, телевизор с дистанционным переключателем программ в номере, хорошенькие небесно-голубые тапочки в каком-то универмаге, фанта в кафе под открытым небом. И междугородный телефон-автомат в метро, притягивающий к себе как магнит. Пятнадцать копеек, несколько набранных цифр, и я смогу услышать самый лучший голос на свете. Но очередь у будки отпугивает меня. И слава богу. Ведь то, что меня не любят — очевидно. Зачем же… Зачем же наставили на каждом шагу этих автоматов!
В купе кроме меня — сухонький старичок, молодой мужчина с бородкой и с длинными волосами и мальчик лет десяти. Все трое одна компания. Они завалили все багажники какими-то мешками. Но я не в претензии. У меня одна небольшая сумка. Я просто вешаю ее на крючок.
Поезд отправляется. День заканчивается. Молодой человек заговаривает со мной. Очень скоро выясняется, что он священник в строящемся женском монастыре. И ездил в Москву за иконами и литературой для своей маленькой белой церкви А старик и мальчик — его добровольные помощники. Священника зовут отец Николай. Он с искренним увлечением рассказывает мне о своем монастыре, окруженном лесом, о том, как «трудятся сестры». Спрашивает, замужем ли я.
- Нет.
- Замуж не выходите, — советует он, — приезжайте к нам в монастырь.
- Но я не могу
- Почему?
- Слишком много соблазнов вокруг.
- Да, враг силен, — вздыхает он.
- У вас температура, — говорю я.
- Да, я простудился. Голова болит.
- А лекарства есть?
- Нет.
Наступают сумерки. В вагоне зажигается свет. Я выхожу из купе, чтобы дать мужчинам возможность переодеться. Стою в коридоре у открытого окна. Неожиданно и все-таки плавно поезд останавливается прямо посреди леса. Внезапно наступает тишина. А потом, когда глухота, вызванная долгим стуком колес, проходит, становится слышно соловьев. Их два или три. Они поют свежо и громко в сырой, пахнущей молодой зеленью темноте. И впервые за последние несколько месяцев мне делается хорошо. У меня легчает на сердце.
Я, как маленькая девочка, взбираюсь на приступочек и высовываю голову в окно. И душистая, свежая, освященная соловьями ночь обнимает меня. Во мраке светятся какие-то белые цветы. Поздняя черемуха или ранний боярышник. А, может быть, лесная яблоня или терен.
Я возвращаюсь в вагон. За спиной у меня с тихим щелчком открывается дверь купе. Отец Николай выглядывает в коридор. Он теперь одет не в строгий костюм с галстуком, а в джинсы и свитер.
Поезд трогается. Я стою у окна, и ночная свежесть холодит мое лицо. Я чувствую себя молодой и привлекательной. Какой-то мужчина, стоящий у соседнего окна, несколько раз исподтишка поглядывает на меня. А потом, бесшумно и незаметно, как привидение, придвигается к моему окну. Мне делается весело. Любопытно, что он скажет? Но сказать он ничего не успевает. Меня окликает отец Николай. Я оглядываюсь. Он строго смотрит на меня темными глазами и приказывает:
- Подойдите сюда.
Я медлю. Потом смущенно и неумело целую образок и со словами благодарности беру его.
Остаток вечера отец Николай ни на шаг не отпускает меня от себя. Праведники и праведницы, святые и великомученики, столпники и затворники из его рассказов толпой окружают меня. Но ночь так прекрасна! Ночь так прекрасна!
Мальчик и старик тихо засыпают. Отец Николай сидит совсем близко от меня. Я чувствую жар, идущий от его тела. Рассказывая, он иногда легко касается своей рукой моей руки. Рука его — как огонь.
Вагон постепенно успокаивается, погружается в полумрак и сон.
Только ровно, часто и глухо стучат колеса. Я поднимаюсь и говорю отцу Николаю:
- Вам надо отдохнуть. Иначе вы совсем разболеетесь. Я сейчас умоюсь и тоже лягу. Спокойной ночи.
Когда я возвращаюсь, он лежит лицом к стенке. Я запираю дверь, гашу свет и забираюсь на свою верхнюю полку.
Ночью отец Николай бредит. «Детей надо воспитывать в вере», — повелительно говорит он. А потом тихо и неразборчиво какие-то молитвы.
На рассвете мы проезжаем станцию моей любви. По пути в Москву я почтила эту станцию выходом на перрон, и потом, когда поезд тронулся, долго еще с тоской и мукой смотрела из окна на уплывающий вокзал, на какие-то сараи, на дома окраины. То же самое я намеревалась сделать и на обратном пути. Проснулась задолго до нужной станции. Готовилась, волновалась. А когда поезд остановился, не только не вышла, но даже в окно не взглянула. Перехотелось почему-то.
Так началась моя обратная дорога, мое возвращение из несчастной любви.
Отца Николая с того утра, как мы распрощались на вокзале, я больше не видела. А маленькую икону Божьей матери благодарно храню. Своим проницающим тьму взглядом она бережет меня от многих страшных снов.
