Три жизни

В один день на перекрестке двенадцати дорог встретились три всадника: сын царя, сын ашуга и сын проводника царских караванов. Поклонились они друг другу и дальше хотели ехать, каждый в свою сторону. Но тут солнце вышло из-за туч, и вдруг увидели юноши: лежит на земле красивый пояс, весь бриллиантами и золотом украшен. Блестит пояс на солнце, как радуга играет. Удивились юноши, и сын царя сказал сыну ашуга: «Сойди с коня, подними этот пояс с земли и подай мне в руки». А сын ашуга так ответил: «Не в твоем я царстве, чтобы кланяться тебе, для тебя с коня сходить! Тут, на перекрестке двенадцати дорог, все мы одинаковы. Сам сойди, не сломится твоя спина, если склонишься разок».

Рассердился сын царя, схватился за меч. И сын ашуга вытащил свой меч. Сделалась бы буря, кровь с землей бы смешалась, если б сын проводника караванов на своем коне не стал между ними. «Не ссорьтесь, эггиды, – сказал он. – Пусть немного остынут ваши головы. Каждый из нас немалый путь за спиной оставил. Вот и расскажем друг другу, что каждый нашел и что потерял на своем пути. Кто перед бедой спины не согнул, тот пусть и останется на своем коне, а кто беде поклонился, тот сойдет с коня и нам поклонится и пояс поднимет с земли. Тогда и посмотрим, кому достанется этот пояс». «Ко времени сказал ты это слово», – ответил сын царя. «И я тут спорить не буду, – сказал сын ашуга. – Вот сын царя завязал этот спор – он и развяжет его. Пусть первый расскажет нам о своей жизни». И сын царя начал свой рассказ.

«Что скажу я вам? Отец мой – царь, а я единственной сын у него. Пришло мое время, и отец сосватал мне в жены красивую девушку. Полюбили мы друг друга и стали жить в дружбе. Немного времени прошло, и родился у нас мальчик. У каждого ребенка есть своя люлька, и у нашего сына люлька была. Раз ночью качала жена сына. Качала, качала – и вдруг сломалась у люльки ножка. Жена разбудила меня и сказала: «Вставай муж, вот люлька сломалась. Иди и сделай ей новую ножку». «Подожди, жена, – говорю я ей. – Только крикну – соберутся лучшие мастера моего царства, и не одну ножку к люльке, а двадцать сделают». «Есть в твоем царстве мастера – это я знаю, – ответила жена. – А разве у самого тебя рук нет и ума не хватает?! Э-гей, муж мой, вижу, сам ты ничего не умеешь. Только ты родился на свет, уже одели тебя с ног до головы в золото и серебро, все было для тебя готово – и счастье, и хлеб, и вода. А вот скажи, какая тебе самому цена? Никогда ты не трудился… Пастух, что за овцами ходит, и то больше знает, чем ты!»

Обидно мне стало, и сказал я: «Хорошо, жена моя, и утра не дождусь – оставлю этот дом. Без царского золота и серебра, только с конем одним пойду я по свету. И клянусь, до тех пор не вернусь к тебе, пока не выучусь хоть какому-нибудь ремеслу». Взял я палицу, лук со стрелами, сел на коня и пустился в дорогу. Немного проехал, вижу – сидит у родника старик нищий и держит в руках золотую чашу с водой. Красивая эта чаша, вся в узорах. Остановил я коня и спросил: «Откуда, отец старый, у тебя эта чаша, какой мастер сделал ее?» «Ой-гой, сын мой, еще таким молодым, как ты, ходил я по свету. И попал я в один город. От старика до мальчика в этом городе все были мастерами. Там сделали мне эту чашу и подарили. Но теперь потерял я туда дорогу. Ищи ее сам, если хочешь. А найдешь – какому пожелаешь ремеслу, тому и научишься там».

Обрадовался я и подумал: «Теперь узнал я, что мне надо искать! Ключ дал мне в руки старик, а замок, может, я сам открою». Попрощался я со стариком нищим и дальше поехал, и не длинна для меня дорога, а скажу вам – много тогда я гор проехал, много долин и оврагов.

Раз в лесу, на горе, встретил я двух юношей со стрелами и луками: «Кто вы такие?» – спросил я их. Они ответили: «Мы охотники». И тут я подумал: «Давно не бывал я на охоте. Давно и людей не видал. Позабавлю себя немного и дальше поеду». И попросился к ним в товарищи.

«Как хочешь, – сказали мне охотники. – Тут всем хватит добычи». Остался я с ними. С утра и до вечера мы охотились, но в этот день наши стрелы не встретились с добычей и хурджуны остались пустыми. А когда стемнело, поели мы лесных яблок и легли под большим деревом спать. Утром встали и видим – нет одного нашего товарища. Сколько мы ни звали, сколько ни искали в лесу, не нашли его. Стали вдвоем охотиться. Только и в этот день наши хурджуны остались пустыми. Вечер пришел – поели мы лесных орехов и яблок и опять легли спать под тем деревом. Проснулся я утром – и этого товарища не стало. И тут я сказал: «Верно, не захотели они со мной охотиться. Подумали, что я плохой охотник – зверя пугаю. Но что бы ни было, пока не попадется мне добыча, клянусь, не уйду я отсюда!» Пошел я один на охоту. Весь день ходил по лесу, но и малой птички не убил. Вечером поел лесных яблок и орехов, опять пришел к тому дереву, но побоялся лечь на землю. Полез на дерево и спрятался в ветках. Только сон ко мне подкрался, слышу, шум прошел по лесу. Закачались, затрещали деревья, и, сколько было птиц и зверей в лесу, все покинули гнезда и норы.

Открыл я глаза и вижу: едет на коне Хембешай, от головы до ног в железо одет. Подъехал он к дереву, где я сидел, и слез с коня. На землю посмотрел, в одну и другую сторону посмотрел, – видно, ищет кого-то. А я прикусил губу и сказал себе: «Пусть вороны выклюют мне глаза, если не этот Хембешай съел моих бедных товарищей. А теперь вот за мной пришел и меня хочет съесть!»

Как волк чует овцу, так и Хембешай меня почуял. Поднял голову и засмеялся громко от радости. «Э-гей, – крикнул он, – вот где спряталась эта блоха!» Заскрежетал зубами и полез ко мне на дерево. Лезет он, лезет по дереву, вот уже на один локоть от меня! Поднял тогда я палицу и, сколько было у меня силы, ударил его палицей по голове. Как камень с горы падает, так и Хембешай повалился с дерева. Упал и с места не двинется. Убил я его или не убил – не знаю. Не верю себе. Как мог я убить этого буйвола Хембешая одним ударом своей палицы?! Сижу вверху и боюсь слезть с дерева. Может, хитрый Хембешай обманывает меня? Но вот и утро пришло, а Хембешай как упал, так и лежит на месте. Тогда я слез с дерева, посмотрел на него, а он и верно мертвый. «Оставайся тут, Хембешай, – подумал я, – будешь теперь шашлыком для птиц и зверей, а я сяду на твоего коня, и пусть будет что будет!»

Тут я снял с Хембешая кольчугу, надел ее на себя, прыгнул на его коня и поехал. Бежит как ветер конь Хембешая. Не успел я глаза закрыть и открыть, стал конь перед высокой каменной стеной и громко заржал. Вдруг открылись в стене ворота, и вышли мне навстречу двое юношей. Но какие юноши! Один сильнее другого. Поклонились они мне, взяли коня под уздцы и ввели на широкий двор. Потом помогли сойти с коня, в дом меня проводили, оставили в комнате одного и ушли. Стою я и не знаю, что делать мне и чего не делать. Тут отворилась дверь, и вошла красивая девушка, такая прозрачная и нежная, что, кажется, проглотит она изюминку – видно будет, как изюминка пройдет у нее по горлу. Девушка принесла таз с водой и поставила передо мной, чтобы я умылся с дороги. А я снял железную шапку Хембешая и поклонился ей. Вздрогнула девушка, удивилась и сказала: «Как ты – человек, да в эти места попал?!» И тогда, как теперь я вам говорю, эггиды, все я ей рассказал: и почему свой дом далеко позади оставил, и что хочу найти я на свете, и как Хембешая убил, и как его конь привез меня в этот дом. «Ох, юноша бедный, жалко мне тебя! – сказала девушка. – В страшное место ты попал! Дом этот – гнездо трех злых Хембешаев, трех братьев. Ты старшего убил, сам от смерти спасся и меня избавил от беды. Ты мне, юноша, открыл свое сердце, и я тебе, как брату, все про себя расскажу. Далеко отсюда, между двух гор в долине, жила я со своим старым отцом. Охотником он был, но глаза его черная вода залила. Ослеп мой отец. С тех пор всегда мы вместе ходили на охоту. Увижу я зверя в горах, подам отцу стрелу, направлю ее, а он станет на колено, натянет свой лук и убьет зверя. И никогда не ошибалась его рука. Так и жили мы, пока Хембешай обманом и хитростью не унес меня от отца.

В одно утро, когда мы вышли на охоту, всю нашу долину покрыл он туманом. И не знаю, как это стало, но потеряли мы с отцом друг друга, а Хембешай подкрался, как волк, схватил меня и бросил в свое логово. И каждый день по утрам пил он кровь из моего мизинца. Сам видишь, юноша, прозрачной я стала. Не сегодня-завтра, может, и жизнь бы меня оставила. Но ты убил Хембешая, спас меня. Думай теперь, кaк тебе самому спастись. Те юноши, что встретили тебя у ворот, – это младшие братья Хембешая. Горе тебе, если они почуют, что не брата своего, а человека в его одежде ввели они в дом! Большая у них сила, когда вместе они. И они это знают – куда один пойдет, туда за ним и другой идет. Ни днем ни ночью они не расстаются. Если сумеешь хоть на миг их разлучить, на каждого хватит у тебя силы. Может, и я тебе еще помогу». Тут девушка перебросила со спины на грудь свои черные косы, расплела их, вытащила из них стрелу и подала мне. «Эта стрела от лука моего отца. Если и в камень она попадет, – камень на два куска разлетится. В косах я ее прятала, чтобы Хембешай не увидел. На, возьми ее, она тебе пригодится».

Взял я стрелу у девушки и спасибо сказал. А утром в железной одежде вышел я во двор. Тут поклонились мне юноши и подвели коня. Я сел на коня и сделал знак рукой, будто захотел пить. Один юноша пошел за водой в дом, а я тем временем натянул изо всей силы лук и пустил стрелу в того Хембешая, что остался у моего коня. Засвистела стрела, вошла в грудь ему, к земле его прибила и наполовину сама ушла в землю. Удивился я – какая сила в этой стреле! И нагнулся, чтобы взять ее опять, но не успел: вижу, идет с водой другой Хембешай. Тут разогнал я коня ему навстречу, взмахнул палицей и крепко ударил его посредине лба. Упал и этот Хембешай на землю рядом со своим братом. «Эй, девушка, – крикнул я, – выходи сюда, никого теперь не бойся!» Смотрю, а девушка уже бежит ко мне, от радости и башмаки надеть забыла. Поднял я ее, на коня к себе посадил и сказал: «Покажи теперь, девушка, дорогу к вашему дому. Отвезу тебя к отцу, а сам дальше поеду». «Пусть еще больше расцветет твоя юность! – сказала мне девушка. – То доброе, что ты сделал для меня, не потеряется на свете. А теперь гони коня во-он к тому белому камню, к старшему брату семи больших гop».

Много ли, мало ли мы ехали – и приехали к старику во двор. Бросилась девушка к своему отцу. Плачет от радости, крепко целует старика. А отец провел по ее голове рукой, по лицу, по косам, узнал свою дочь и сказал: «Ox-хай! Видно, не кончился еще день мой! Опять со мною моя дочь, опять загорелся светильник моего сердца. На крыльях какого орла, дочь моя, ты прилетела ко мне?»

И рассказала девушка отцу с начала и до конца все то, о чем я вам тут рассказал. Подошел тогда старик ко мне, руки мои взял в свои руки, сжал их крепко и сказал: «Это руки мужчины! Для такого юноши, как ты, открыты двери моего сердца. Цветок радости рос на моем дворе, но злой Хембешай вырвал его и унес. Ты сегодня опять посадил цветок перед моим порогом. Теперь проси, что хочешь. Не смотри, что стар, все я для тебя сделаю».

«Хорошо, скажу тебе, отец белобородый, – ответил я ему. – Иду я по свету… Что ищу – я знаю, а где найти – не знаю. Говорят, есть такой город, где собрались вместе, со всей земли, самые большие мастера. До этого города хочу я дойти. Может, какой мастер пожалеет меня и отдаст мне в руки хоть малую долю того, что умеет. Если знаешь ты этот город, отец, покажи мне туда дорогу».

«Нет, юноша, – ответил старик, – и я той дороги не знаю. Вот и борода моя побелела, а про город мастеров никогда я не слышал. Но не печаль свое сердце! Оставайся тут, а завтра позову я в свой дом гостей, может, гости мои нам туда путь покажут».

Поспал я в доме старика, встал утром, вышел во двор и вижу – на земле тарелки и миски с пловом, с айрисой и с мясом стоят ряд к ряду. Будто десять свадеб будет в доме старика – все он приготовил для гостей! Немного времени прошло, смотрю, и старик выходит из дому с луком и стрелами в руках, а за ним дочь его вышла. Взяла дочь стрелу, вставила в лук, а старик ей так и говорит: «Направь, дочь моя, стрелу сама ты знаешь куда – к той горе, где живут старые орлы. К ним я отправлю мою стрелу, их я зову к себе в гости!»

Натянул с силой свой лук старик и пустил стрелу.

«А теперь, дочь моя, – сказал он, – направь стрелу к сухому дереву, туда, где гнездо журавлей».

И еще натянул свой лук старик и пустил стрелу. А потом сел на землю и так сказал: «Направь, дочь моя, стрелу вверх, в сторону солнца».

И в третий раз натянул свой лук старик, и высоко-высоко полетела стрела. И тут вдруг с разных сторон слетелись птицы, подхватили они в небе стрелу и тихо-тихо на землю опустились, во дворе старика. А вон и старые орлы летят, и они в клюве несут стрелу. А с той стороны журавль летит. Поклонился птицам старик и сказал: «Приблизьтесь к еде, птицы неба, дорогие гости мои! Кушайте досыта, а потом я вам слово скажу».

Стали птицы есть. Плов и айрису клюют, мясо рвут на части. Покончили птицы с едой, насытились и в сторону отошли. Тогда поднялся старик и так сказал: «Эй, птицы неба, дорогие гости мои, сами вы по небу летаете, а глазами видите всю землю. Скажите мне теперь, не видел ли кто из вас такой город, где живут большие мастера, что все делать умеют. Покажите моему гостю дорогу в этот город».

«Отец наш старый, – сказали птицы, – добрый наш хозяин, если бы знали мы эту дорогу, все бы впереди полетели, а он бы за нами пошел. Но не знаем, да не обидится на нас твое сердце». Только одна старая сова сказала: «А я знаю этот город. Два раза туда я летала. Один раз прилетела – еще молодой была – и жители города бросили мне мясо буйвола. А в другой раз прилетела – встретили они меня стрелами. И поклялась я – не полечу больше в тот город до конца своей жизни. Но, если ты просишь, покажу я дорогу юноше, полечу туда, что бы со мной ни стало. А чтобы сила вернулась ко мне и выросли на моих крыльях перья, корми меня жиром и мясом сорок дней и сорок ночей».

Сорок дней и сорок ночей кормил старик мясом и жиром птицу. Выросли на ее крыльях перья, опять как молодая стала она. И в один день поднялась со двора старая сова и вперед полетела, а я поскакал за нею на коне. Птица по небу летит, а тень ее по земле бежит. Я смотрю на тень и еду за нею. Ранней весной на дорогу мы вышли, а кончилась наша дорога осенью. Вон и дым видим, тихонько от крыш поднимается. Близко подошли мы к городу. И тут старая сова попрощалась со мной и назад полетела. А я один, как сирота, остался у городских ворот. Вошел я в город и увидел: сидят там мастера, ряд в ряд, от ворот и до конца города. В одной стороне стук молотков слышен, в другой стороне громко люди говорят, тут для чарухов мнут шкуру буйвола, по камню ее ударяют, там шерсть бьют. Один другому совет дает, тот примет его и свой совет дает от сердца. Понял я тут, что в этом городе каждый – учитель другого и каждый – ученик его. И постыдился я – как я мал перед ними! «С какого ремесла мне начать? – подумал я. – К какому мастеру подойти, перед каким склонить свою голову?».

К одному подошел, что на кувшинах из золота, на мисках из серебра выбивает молоточком узор за узором. Так украшены кувшины и мисочки, что посмотришь на них – и глаза опустишь. Поглядел на меня мастер и сказал: «Сядь подле меня, брат! Хочешь, научу тебя этому ремеслу, может, и ты чему меня научишь».

Сел я тут, наклонил голову и взял молоточек в руки. День ли прошел или два, а на третий день сделал я кувшин. Взял мастер кувшин в руки, посмотрел, посмотрел и сказал: «Хорошо ты потрудился. Иди, сын мой, кувшин тут останется, а узор его не забудь, храни в своем сердце!»

Пошел я дальше. И вот сидит другой мастер, Нумруд зовут его. Что хочешь из дерева он делает. Точит его, гладит – блестит дерево, будто масло, гнется в руках, как камыш, а не ломается. А там вот еще мастер сидит. Большой камень перед ним. Нахмурил свои брови мастер. Никого не видит, глаза его только на камень и смотрят. С одной стороны и с другой стороны молотком ударяет, и вижу – вдруг стал тот камень горным бараном. У нас на могилы такие ставят. А того каменного барана каждый из вас поставил бы на могилу отца или матери. Склонил к себе мое сердце этот мастер, долго я смотрел на него, но тут будто кто сказал мне: «В ту сторону посмотри!» Обернулся я и вижу: сидит на циновке старик и курит трубку, а рядом лежат разные-разные рыбьи кости. Тихонько берет он одну косточку, берет другую и делает из них красивую люльку. Как невеста на ковер для свадьбы один красивый узор подле другого кладет, так и тот мастер косточку к косточке подбирает, а где сойдутся они, ставит там звезду и цветочек из перламутра. Увидел я эту люльку и все забыл на свете. Стою, будто к земле прирос. Поднял голову старик, посмотрел на меня, улыбнулся и сказал: «Люлька моя, а ребенок пусть твой качается в ней, если он есть у тебя». «Ой, отец старый, красивые ты делаешь люльки! Выучи и меня этому ремеслу. Если хоть долю своего умения ты мне подаришь, сам сделаю я люльку моему сыну. Люлька будет сыну моему, а тебе будут песни, что мать запоет, люльку качая».

«Пусть будет, как ты хочешь, сын мой, – ответил старик. – Смотри: вот эта косточка – сестра той косточки, рядом сплети их. Та косточка играть будет в узоре, а эти вот две большие будут ножкой у люльки, эти на спинку пойдут. Тут звездочкой свяжи, тут сядет цветочек из перламутра».

Слушал я старого отца, что он говорил, то я и делал. А потом замолчал старик, а глаза его все на мои руки смотрят. И сон я забыл, не ел я и не пил – все косточку к косточке подбирал, пока не закончил свою люльку. Посмотрел старик на нее, покачал, покачал люльку другой рукой и сказал: «Еще не догнал ты меня в ремесле, юноша, но догонишь. Хорошо сделал ты люльку».

Встал я тогда, поклонился старику и сказал: «Спасибо тебе, старый отец! Вот с руками я родился, но до этого дня будто был безруким. Ничего не умел я делать. Все рыбу едят, косточки бросают на землю, а ты из этих косточек на радость людям, смотри, какие делаешь подарки! Унесу эту люльку с собой далеко отсюда, в свое царство. Покажу там всем нашим мастерам, пусть знают, что могут руки сделать, когда человек работает от сердца. Один придет – посмотрит, другому расскажет, а третьего, может, и я научу, как ты научил меня». Попрощался я со стариком, как отцу, поцеловал ему руку, взял люльку и пошел своей дорогой. А теперь вот я тут с вами стою. Видите – и эта люлька со мною».

«Хорошо ты сказал, юноша, – говорит сын ашуга. – Если и правду ты говорил, мы как сказку слушали. И люлька красивая, другой такой не найти на свете!» А сын проводника царских караванов провел пальцами по люльке от узора к узору и сказал: «Чего только не сделает человек! Смотри, сын царя, когда вернешься домой, не забудь – поклонись до земли своей жене. Большой у этой женщины ум! А теперь про нашу жизнь послушай. Скорее, сын ашуга, открывай свой хурджун. Ложь ты там оставь, а правду нам покажи». И тут сын ашуга стал рассказывать.

«Мой отец был бедным ашугом. До восемнадцати лет ходил я с ним из города в город, из села в село. Отец пел песни, на саазе играл, а я ударял палочками по дауле, помогал ему. Раз попали мы в большой город, и посредине его, на майдане, запел мой отец свои песни. Много народу собралось послушать старого ашуга. Одну песню за другой он пел. А кончил такой песней, что и я никогда не слыхал. О горной пери мой старый отец, как юноша, спел! Такая эта пери красивая, что кто ее ночью увидит – для того ночь станет светлым днем! Охотник встретит ее в горах – забудет, зачем и пришел туда. Голодный ее увидит – и голод пройдет. Запала эта песня мне в сердце. И, когда народ ушел с майдана, я сказал: «Хорошо ты пел сегодня, отец. Но правду мне скажи: в сердце сложил ты эту песню про пери или есть такая девушка на свете?» «Есть или нет, сын мой, не знаю, – ответил мне отец, – но весь наш род пел эту песню. Если вошла моя песня в твое сердце, – тогда есть на земле эта пери. Молод ты, иди ищи ее по свету. Только помни: поймать пери легко, а удержать ее трудно». «Не бойся, отец, – сказал я ему, – один бы раз мне ее увидеть, а там, что бы ни стало на свете, не уйдет пери от меня. Купи мне коня, если можешь, и с добрым словом отпусти в дорогу».

Тут отец вынул из кисета все деньги, что люди дали ему за песни, пошел со мной к цыгану и купил коня. Вот он, этот конь, перед вами стоит, эггиды. Видите – и красивый, и сильный! Ну, и в тот день попрощался я с отцом и пустился в дорогу. Много или мало я ехал – и попал на горное пастбище. Только, видно, давно тут не бывали пастухи. Две лачуги там стояли из глины и камня, но обвалились их крыши. А подальше этих лачуг поднимается высокая скала, и что-то блестит на ней, будто вода струйкой льется вниз. Подъехал я поближе. И что увидел! От самого верха до низу тихонько-тихонько течет по скале мед. Удивился я и подумал: «Не чары ли это какие?! Не во сне ли я?» И еще вижу: под скалой бьют три больших холодных родника. Журчит в них вода, то поднимается доверху, то опускается, будто в землю обратно уходит. Полюбилось мне это место, и захотел я тут отдохнуть немного. Коня пустил на траве пастись, а сам лег в тени у камня и приготовился поесть. Но только я вынул лаваш из хурджуна, вижу вдруг – летят три голубки. Сели они у родника, тряхнули крылышками и, как одежду, скинули свои перышки. И стали тут голубки красивыми пери. Старшие пери вошли в родник, окунулись, и вдруг забил родник не водой, а чистым золотом. В рост человека бросает он свои струи, а золото так блестит, что от блеска закрыл я глаза. А открыл глаза, вижу: второй родник бьет серебром, и средняя пери играет в нем, бросает вверх и ловит серебристые брызги. А потом вижу: вошла в третий родник младшая пери, и, только ногой коснулась воды, стала вода красивой, как перламутр. Долго купались пери, играли друг с другом, смеялись. И вот вышли на траву. У старшей волосы стали золотыми, у средней серебряными, а младшая вся так и светится, так и горит перламутром! Увидел я младшую пери и не мог себя удержать, протянул тихонько руку, схватил ее перышки и спрятал. Старшие пери надели свои перышки, а младшая ходит по траве, в одну сторону посмотрит, в другую – нет нигде ее белых крылышек!

«Эй, сестра, – говорят ей старшие пери, – мы полетим, а ты найдешь одежду и догонишь нас». Взмахнули пери-голубки крылышками и полетели. В небе встретилось им белое облачко, вошли они в облачко и скрылись с глаз. А младшая пери все ходит по траве, ищет перышки – свою одежду. Жалко мне стало пери. Вышел я тут из-за камня и сказал: «Про тебя, пери, пел мой отец, старый ашуг, и я дал себе клятву: хотя на краю света ты будешь, а найду я тебя. И нашел. Не скрою – это я взял твои перышки, пусть и сердце твое будет моим!» «Что мне сказать тебе, юноша? – ответила пери. – Горной пери была я, по небу летала, а тут села на землю и стала твоей гостьей. Только смотри! Сегодня обманул ты меня, но в другой раз не обмани!» «Прости меня, пери, не от злого сердца сделал я так: боялся, что ты улетишь и опять я останусь один, – сказал я ей. – А теперь до конца жизни не обману тебя и тебе всегда буду верить».

И вот, юноши-эггиды, стали мы жить с горной пери в пастушьей лачуге. У той скалы пери мед собирала, а я на охоту ходил. Вернусь с охоты, пери навстречу мне выйдет, улыбнется и возьмет добычу. Много ли времени прошло или мало, родились у нас две дочери и мальчик. Белобородые старики так говорят: дом на столбах держится, столб покривится, покривится и дом. А дружба и счастье верным сердцем держатся, ошибется сердце и дружба сломается. Но, видно, позабыл я об этом, сам навстречу горю пошел. В один день пери, жена моя, с детьми захотела в родниках покупаться, а я остался один и подумал: «Беда не на гору падает, а на человека. Кто знает! Может, рассердится за что жена на меня, наденет свои перышки и улетит. Как я опять поймаю ее? Лучше сожгу эти перышки». Как я подумал, так и сделал. Перышки огнем сожгло, а жену мою холод обжег. Прибежала она тут ко мне, прозрачная вся, будто и капли крови в ней нет.

«Что ты сделал, муж? – крикнула пери. – Ты сжег мои перышки! Знай – и свое счастье ты сжег! Вспомни, что ты говорил: «Никогда тебя сам не обману и тебе всегда буду верить». Почему же сегодня поколебалось твое сердце? Покинула твоя дружба меня, теперь и я тебя покину и дети тебя покинут!»

Тут я бросился к пери и сказал ей: «Если я ошибся, – ты не ошибись, пери! Смягчи свое сердце, останься в своем гнезде!» «Нет, мой муж, – ответила пери. – Не могу я остаться. Но ради детей наших пожалею тебя. Вот сделай три добрых дела, тогда, может, опять я к тебе вернусь. Иди по свету!.. Горькое – сладким сделай, развязанное – свяжи, потерявшему дом – дом верни!»

Сказала так пери, взяла детей за руки и ушла. Побежал я за ней и вижу: пери моя высоко на гору поднялась, посмотрела на небо и крикнула: «Эй, сестры мои! Где бы вы ни были на свете, пусть слово это мое дойдет до вас. Летите сюда, сбросьте мне перышки, чтобы я к вам опять поднялась.

Светлое было небо. Вдруг показалось белое облачко. Поднялся ветер, погнал впереди себя облачко и привел к горе. А из облачка вылетели две голубки, бросили четыре перышка из своих крыльев, покружились, покружились и опять в небе пропали. Подняла пери те перышки, подула на каждое, погладила рукой и вдруг опять стала голубкой. И дети мои стали голубками. Расправили крылышки, полетели друг за другом и скрылись в небе. И вот видите, эггиды, с того дня волосы мои стали белыми. Сел я тогда на коня и поехал. А куда еду – сам не знаю. Коротка или длинна была дорога, но в один день попал я в большую долину. Белая была вся эта долина. Сколько глаз ни смотрит – земля белая и камни белые. И трава побелела, на землю упала. Друг подле друга когда-то чинары росли, но теперь и они высохли, ни одного листика нет на них. Ни человека я там не увидел, ни зверя. Остановил я коня и подумал: «Кто жизнь отсюда унес? Какая загадка в этой долине?» Смотрю, а конь мой наклонил голову и стал лизать белый камень. Удивился я, поднял камешек и попробовал языком. «Эх, дурак, – сказал я себе, – да ведь это соль! Вся долина солью покрыта, соль и сожгла всю эту траву и чинары высушила. Что мне делать в таком месте?!» Ударил я коня и поехал дальше. На спину горы поднялся, вниз с горы спустился и попал в другую долину. Но какая это была долина! До шеи коня трава зеленая доходит, разными-разными цветами будто кто для радости своей ее засеял. В одной стороне, как голубой глаз, блестит озеро, в другой стороне течет прозрачный родник. Если бы и во сне увидел я эту долину, не поверил бы сну! Тут хотел я сойти с коня, травой зеленой накормить его досыта, вдруг слышу – горько-горько свирель запела. Смотрю, пастух выходит из-за камня. Одной рукой свирель он держит, в другой руке несет маленького ягненка с белыми пятнышками на лбу. А за пастухом тихо-тихо идет стадо овец. Блеют овцы, будто плачут. Жалко мне стало овец, и спросил я пастуха: «Что ты, пастух, так горько на свирели играешь, чем опечалилось твое сердце? Почему не жирны твои овцы? Ведь такой долины, сколько хожу по свету, я еще никогда не видел! Смотри, какая зеленая тут трава, какая чистая вода в роднике!»

«Хороша эта долина, юноша! – ответил мне пастух. – Все тут есть. Овцы мои траву едят, воду пьют, а соли им я нигде не найду. Видишь, как ослабели овцы без соли. Может, ты слышал, добрый юноша, может, знаешь, где есть соль. Покажи мне дорогу».

«Не гору ведь подниму, если дорогу покажу тебе, – сказал я. – Веди за мной своих овец, перейдем спину этой горы и сколько хочешь будет там соли».

Повернул я коня и поехал. Пастух со стадом за мной пошел. Тихо мой конь шагает, а бедные овцы еще тише позади идут. А когда на гору стали подниматься, заблеяли овцы и остановились на месте. Повернулся к ним пастух, опять заиграл на свирели, зовет их, но не идут овцы, покинула их сила. Слез я с коня, развязал хурджун и достал, сколько было там, соленой брынзы. Подошел к овечкам и каждую покормил с ладони. Повеселели овцы, радостно заблеяли. Потом я дальше поехал, а рядом идет пастух. И овцы идут за нами. Вот и та белая долина! Почуяли овцы соль, – откуда силу нашли! Так побежали они, что мы с пастухом далеко-далеко позади остались. Повернулся ко мне пастух и сказал: «Вот посмотри на овец – горькое для них стало сладким! Спасибо тебе, юноша. Теперь иди своей дорогой. От сердца тебе пожелаю: что вчера потерял, сегодня найти!»

Попрощались мы друг с другом и в стороны разошлись. И двадцати шагов я не проехал, вдруг вижу: в небе, над моей головой, показалась голубка с птенцами. Покружилась-покружилась и улетела. Была та голубка моей пери с детьми, или то другая птица неба была, кто знает! Тяжело вздохнул я и дальше поехал.

Ехал, ехал, и ночь и день оставлял за спиной. А на одной горе остановил я коня. Устал я, устал и мой конь. «Тут отдохну», – сказал я себе. Сел я на камень и стал смотреть кругом. Вижу: против моей горы другая большая гора, а на груди той горы лежит караванная дорога. С одной стороны дороги стоит маленький домик, с другой стороны увидел я мельницу, а посредине той дороги сидят и воют семь голодных волков. Был я на той горе, я вам скажу, день, или два, или пять дней, а волки все сидят на дороге, все не уходят. Днем и ночью воют волки, так воют, что, кажется, и на краю света услышишь их вой! Ни пешком по этой дороге человек не пройдет, ни на коне не проедет, так крепко эти волки держат дорогу. И каждое утро вижу, на крышу мельницы выходит юноша, а на крышу дома, что по другой стороне, выходит девушка. Девушка нежно на юношу смотрит, юноша – на девушку. Так и побежали бы они друг к другу! Но как побежишь, когда голодные волки сидят посредине дороги! Постоит девушка на крыше, посмотрит-посмотрит и в дом свой с печалью пойдет. А юноша ведь не в кости выходит играть на крышу! Девушка уйдет – и юноша уходит домой.

А раз утром вижу, вышел юноша из мельницы, одной рукой меч он крепко держит, а в другой руке несет деревянный щит. Идет по той дороге, прямо к волкам. А на крышу маленького домика опять вышла девушка. Увидела юношу на дороге – и обрадовалась и испугалась, не знает, что ей делать, как помочь ему. Вот уж близко подошел юноша к волкам, спиной стал к большому камню и приготовился к бою. Завыли волки, а самый старший из них первый бросился на юношу. Юноша прикрылся щитом, только раз мечом ударил – и у старого волка голова на землю упала. «Ай, молодец, юноша! – сказал я себе. – Хорошо ты начал, но хватит ли сил на всех волков?»

Подумал я так, вытащил свой лук и приготовил стрелу. Кто знает, что дальше будет?! Вот и второй волк, и третий бросились на юношу, но ни один из них и зубом до него не дотронулся. Щит у юноши был деревянный, а сердце у него крепкое, как камень. Всех волков он порубил, только один, последний, остался. Тут от радости крикнула девушка с крыши своего домика: «Э-гей, юноша, да умереть бы мне за тебя, за силу твою!»

Повернул юноша голову, на девушку посмотрел, а в этот миг седьмой волк отбежал назад, разогнался и бросился прямо на грудь юноше. Но моя рука крепко держала лук, засвистела стрела, в один бок волка вошла, а из другого вышла. Открыл волк пасть, а закрыть ее не успел, мертвым упал на землю. Юноша только меч свой поднял, смотрит – волк у ног его лежит убитый. Удивился юноша, наклонился и вытащил мою стрелу. Потом посмотрел в одну сторону, в другую, но не увидел меня. И сказал тогда юноша: «Чья бы ни была эта стрела, откуда бы ни пришла она, но, видно, богатырь ее послал. Спрячу я его стрелу. Детям своим покажу и внукам, стариком когда буду, и скажем мы все: «Спасибо ее хозяину». Сказал так юноша, заткнул мою стрелу за пояс и побежал открытой дорогой к маленькому дому. А девушка уже оттуда навстречу ему бежит!

Дошли они друг до друга и крепко взялись за руки. «Не это ли счастье развязано было? – подумал я. – А смотри, связалось оно! И я в этот день пригодился!»

Еще дума моя не ушла, вдруг вижу – вот опять летит голубка с птенцами. Опустилась низко, покружилась над моей головой, тихо по моей щеке крылом провела, потом поднялась в небо и скрылась. Я сказал вам: голубка крылом провела по моему лицу, а показалось мне, будто моя старая мать меня в щеку поцеловала. Долго стоял я так, все в небо смотрел. Думал, может, вернется голубка. Но не вернулась она. Тогда с печалью в сердце оставил я это место далеко позади. Опять день и ночь еду. Одна кончается дорога, другая попадается коню под ноги. Так доехал я до моря. Вижу, стоит на берегу большой город. Но ни стен у него нет, ни ворот. Погнал тут я коня, въехал в город. От дома к дому еду и ни одного человека не вижу. Смотрю, вот в этом доме айриса еще горячая в котле, миска приготовлена и ложки лежат, а людей ни в доме, ни подле дома нет. А в другом доме на стенках тинуры лаваши румяные поспели, а вынуть их никто не приходит. Лавки все открыты на майдане, товаром разным полны – иди бери, что хочешь, никто за руку тебя не удержит. Тихо в этом городе. И петух не крикнет нигде, и буйвол не замычит. Удивился я. И страшно мне стало, но не повернул назад коня. «Есть или нет, но тут что-то есть! – сказал я себе. – Не уйду отсюда, пока не раскрою, в чем тут загадка!» Вошел я в один дом на майдане, коня привязал во дворе и остался там гостем. Гость есть, а хозяина нет…

Что еще вам скажу? Прошел день, и два дня прошли, и неделя прошла. Как был тот город пустой, так и остался пустым. Жил я там, ел и пил сколько хотел, но ничего больше не брал. Только раз в лавке посреди майдана увидел я меч. Но какой меч! Красивый и острый! И брат брату в праздник его не подарил бы. Не утаю от вас, взял я меч и повесил к поясу. Мое счастье, что попал этот меч мне в руки, – потом он мне пригодился! В тот день солнце тихонько-тихонько село в черную тучу. Скоро и ночь настала. Вошел я в дом, зажег свой светильник и сел, чтобы поесть хлеба с брынзой. Вдруг пошатнулся мой дом, кусок хлеба из рук моих выпал, конь мой громко заржал во дворе. Схватил я свой меч, дверь немного открыл и вижу: загорелась молния, от начала и до конца осветила весь город. Столько дождя полилось, что десять рек мог бы наполнить этот дождь. И небо сердится – льет воду на землю, и море сердится – бросает волны до неба! В такую ночь ни зверь не выглянет из своего логова, ни птица не вылетит из гнезда. Только один Тайнийна смело выходит на охоту, только ему майдан открыт! И правда! Смотрю, вышел из волн, ползет по берегу морской змей, страшный Тайнийна. Глаза на лбу у него горят еще ярче, чем молнии на небе, от его жаркого дыхания поднимается пар с земли, под его тяжелым брюхом камни рассыпаются в песок. «Вот где загадка! – сказал я себе. – Видно, этот Тайнийна пожрал всех людей, пустым сделал город!» Тут закипела во мне кровь от злости. Выхватил я меч и пошел Тайнийне навстречу. А Тайнийна поднялся вверх на своем хвосте и свистнул таким свистом, что не то что человек, но и гора зашаталась бы от страха. Не скрою от вас, и я зашатался и упал, но не потерялся, собрал свои силы, вскочил на ноги и приготовился к бою. Вот уже близко Тайнийна. Поднял я меч и ударил змея по голове. Но соскользнул меч и врезался ему в спину. Засвистел Тайнийна, жаром обжег меня, хотел хвостом ударить, а я отскочил в сторону и снова взмахнул мечом. Долго мы бились с Тайнийной. И кто знает, остался бы я живым, или сожрал бы меня этот страшный змей, но вдруг вспомнил я, что старики говорили: есть у Тайнийны на затылке пучок волос, а в волосах этих корень всей его силы. Тут отбежал я назад, разогнался и прыгнул Тайнийне на шею. И только схватил его за волосы – разом пропала сила страшного змея. Прижал я его к земле, коленом на голову стал и, как барана, зарезал! Зарезал я Тайнийну – и дождь прошел, и тучи ушли. А я на землю упал, сломалась и моя сила. Долго я спал, а проснулся, когда солнце было уже на середине неба. Смотрю, вокруг меня люди собрались. И старики, и юноши, и девушки, и малые дети. Зурна весело играет и даула гремит. Вскочил я на ноги и поклонился народу. И мне поклонились те люди. Девушки мне в кувшине воды принесли – смыть с рук и лица кровь Тайнийны, женщины мне еду подают, а старик с белой бородой вышел вперед и сказал: «Эй, юноша-богатырь, видно, наше счастье, что твоя нога ступила на эту землю! Змей Тайнийна, что теперь лежит, как гора мяса, всех людей пожирал. Только тот и остался живым, кто убежал далеко в горы и прятался там до этого дня. Спасибо тебе, юноша! Избавил ты нас от страшной беды. Опять мы вернулись в свое гнездо, каждый к своему дому. Если хочешь, будешь сыном нашим, братом. Живи у нас, и дом дадим тебе и еду до конца твоих дней». «Нет, старый отец, – ответил я старику. – Не могу я у вас остаться. Еще длинная лежит передо мною дорога. А вы теперь спокойно живите в своих домах».

Только я так сказал, вижу – в небе, над краем города, опять показалась голубка с птенцами. Машет крылышками, будто зовет меня. Вскочил я на коня и поскакал следом за нею. Голубка летит по небу, перышки роняет, будто дорогу мне показывает, я перышки те собираю и дальше еду. Ни разу еще коня не остановил, пока не встретил вас, юноши-эггиды, на этом перекрестке двенадцати дорог. А та голубка с птенцами, видите, во-он на том высоком камне сидит. Ждет меня, моя пери! Верю, ведет она меня к нашему дому, к трем родникам и к скале с медом».

Повернулись юноши к высокому камню, долго-долго смотрели на голубку, и сын царя так сказал: «Такой красивой голубки никогда я не видел. Правду ты говоришь, сын ашуга. Это не голубка, это она и есть – твоя пери! Куда бы ни привела тебя она, там и найдешь свое счастье». «Спасибо тебе за доброе слово, – ответил сын ашуга. – А теперь послушаем, что сын проводника караванов нам скажет, – чему он в дороге своей научился и кого сам научил».

«Много я узнал в дороге или мало – не знаю! – ответил юноша. – Все же послушайте, как сумею, и я про себя расскажу…» И сын проводника караванов начал свой рассказ.

«Отец мой был проводником царских караванов. Не один и не десять караванов в своей жизни водил он в чужие страны и назад приезжал с дорогими товарами. Немало богатств прибавил он к царской казне. Но, сами знаете, царь никогда не насытится.

Раз повел отец караван, и долго-долго мы его ждали. Целый год его не было. Но вот в один день вернулся он. Почернел весь, исхудал, борода его побелела, спина, как клюка, согнулась. Сел отец прямо у порога и тяжело вздохнул. А я подошел, поцеловал его и сказал: «Никогда, отец, я тебя не видел таким. Что стало с тобой?»

Тут опять горько вздохнул отец и говорит: «Сын мой, беда не на горы падает, а на человека. Сначала все хорошо было. Много мы продали царских товаров, много других купили. А назад пошли – тут и упала на нас беда. Вели мы ночью верблюдов, и вдруг испугались они чего-то. Как ни гоним их, упираются, не идут вперед. И вот увидел я тень на дороге. Подошел поближе, смотрю, стоит глиняный чан. Стоит и гудит, будто в него какой-то зверь залез и ревет во всю силу. «Что это за чан? – думаю я. – Никто такого ни для воды, ни для вина не делает! Не старуха ли ведьма его бросила на дороге?» Рассердился, позвал погонщиков и сказал им: «Разбейте этот чан, чтобы каждый кусок был не больше вашего уха!»

Подбежали погонщики. Кто палкой, кто камнем, кто ногой ударил по чану. Треснул чан и на два куска развалился. И вырвался ветер оттуда, закружил пыль и песок и понес к небу. Не успел я глазом моргнуть – тысячи вихрей кругом закружились. Обходят вихри верблюдов и погонщиков, замели их, закружили и унесли куда-то. Так больше я их и не видел. А я крепко за камень схватился, не поборол меня ветер. Но что за радость? Там остался я в живых, а тут царь за своих верблюдов голову мне срубит!» И только сказал так отец, смотрим, вбежали в наш дом царские воины, схватили моего отца и бросили в темницу. Почернел мир перед моими глазами.

Но не долго стоял я на месте, очнулся и побежал к царю. «Царь великий! – сказал я. – Разве мало мой отец прибавил богатств к твоим богатствам! А за этот караван ты в темницу его бросил. Не обеднеешь ведь ты: для тебя это, как один волос вырвать из бороды. Но хорошо, если пожелаешь, я отвечу за отца. Или меня вместо него брось в темницу, или дай мне хоть сорок верблюдов с товарами. Я верну тебе, что отец потерял, и столько же еще прибавлю».

«Смотри, юноша, не много ли берешь на себя! – ответил мне царь. – Но пусть будет так. Дам тебе сорок верблюдов с тюками и сорок дней и сорок ночей на дорогу. А хоть день пройдет больше сорока – голова твоего отца на высоком колу встретит тебя у ворот моего города. Потом и твою голову рядом повешу!»

«Хорошо, царь», – сказал я. В тот же день были готовы сорок верблюдов и сорок погонщиков. Стал я впереди каравана и повел его.

Много мы шли или мало, а в один день попали в большие горы. И только поднялись мы вверх, вдруг выросла на нашей дороге колючая трава мисурма. Высоко вытянулась мисурма-трава – по грудь верблюду. Ветка с веткой сплелись, колючка за колючку зацепились. Если и облако бросишь, – не упадет оно на землю! Стал мой караван. Не можем мы дальше идти. «Что делать мне? – подумал я. – Ведь не тут, в горах, конец нашей дороги!» Позвал я погонщиков и сказал им: «У кого есть меч – мечом рубите эту мисурму, у кого острый нож – ножом режьте ее!»

Бросились погонщики на мисурму, влево и вправо до корня рубят. А крепкая эта трава! И та, что срубили, не падает на землю, колючками за другую хватается. Долго рубили погонщики мисурму-траву и вдруг стали все, стерли с лица пот, подошли ко мне и сказали: «Не можем мы больше рубить. Вот смотри, притупились наши мечи!» «Не беда! – ответил я им. – Откройте хурджуны, есть там острые мечи, одни в золото одеты, другие в серебро. Не будем их жалеть! Скорей рубите эту мисурму, скорее, вот уже немного осталось».

Опять рубят погонщики. Притупится серебряный меч – бросят его, золотой берут – золотым рубят мечом. И когда солнце за гору село, открылась караванная дорога. Порадовался я, собрал весь караван вместе и дальше поехал. Но не проехали мы и одного майдана, вижу, другая беда идет навстречу! Вдруг из земли огонь вышел, перерезал нам дорогу. Опять сбились в кучу верблюды, ревут громко. А потом одни в сторону бросились, другие назад побежали. «Эй, други! – крикнул я погонщикам. – Не пугайтесь! Скорее снимайте бурдюки с вином. Если воды нет, вином зальем огонь!»

Бегут за верблюдами погонщики, чувалы со спины их тащат, развязывают бурдюки. Один бурдюк вина выльют, за другим бегут. А огонь не гаснет. Тут потушат – там разгорается. И столько тогда вылили мы вина, что на двадцать свадеб хватило бы! Всю ночь тушили мы огонь и потушили его! А от злости вылил я на горячий пепел и тот последний бурдюк с вином, что один у меня остался. Опять собрали мы свой караван, отдохнули немного, поели, что было, и поднялись с места.

Идем по дороге. Устали все, слова никто не скажет. Вон и утренняя звезда заблестела на небе и солнце тихонько встает. А тут опять беда! Только день родился – и вдруг ночь темная сделалась. И такая темная сделалась ночь, что на верблюде сидишь, и верблюда не видишь, голос слышишь соседа, а где он, не знаешь, руку к глазам поднесешь, а глаза ее не видят. Заревели верблюды. И люди кричат, куда ехать, не знают. «Что это за зло стоит поперек нашей дороги? – подумал я. – Не та ли старуха ведьма за свой чан, что отец разбил, беду за бедой посылает на нас? Но не радуйся, ведьма, сколько бы ни было перцу в тебе, а нас не испугаешь».

Рассердился я и крикнул погонщикам: «Не видите вы меня, но выполняйте мое слово! Разрежьте хурджуны, шерсть возьмите, конопляным маслом полейте и зажгите ее!»

И в миг один со всех сторон засветились огни. Кто на палке держит горящую шерсть. Кто на своем мече. Увидели мы опять дорогу, собрал я караван и повел его дальше. Что я еще вам скажу? И двадцати шагов мы не прошли, вдруг пропала темнота. Будто из медвежьей пещеры мы вышли на свет. Смотрим, солнце уже посредине неба стоит, а в долине, далеко впереди, показался город. Много в городе людей. Из дома в дом, с майдана на майдан ходят люди, как муравьи в гнезде. Остановил я караван и стал считать товары: что довез я и что беда отняла в дороге? Из дома выходил – на сорок верблюдов было товару, а теперь и десять верблюдов повезут, не устанут. Сел я в печали на камень и задумался. Вдруг вижу, на дороге показалась старуха с большой вязанкой хвороста за спиной. Подошла ко мне старуха, сбросила хворост и говорит: «Что опечалился, юноша? Если не знаешь, где товары продать, я тебе помогу. К таким сведу купцам, что вмиг ударите рука об руку. В десять раз дороже все продашь». – «Спасибо тебе, мать-старуха! Но чем я отплачу тебе за добрый совет?» – «Собери мне вот за камнем вязанку хвороста, сын мой. Много ли старухе надо? Будет чем согреть очаг зимой».

Нагнулся я за хворостом, и тут, эггиды, ударила меня старуха по голове палкой и крикнула: «Был юношей – стань буйволом!»

И стал я буйволом. Тяжелые кривые рога потянули меня к земле, но я тряхнул рогами и поднял голову. Смотрю, смеется старуха. «Э-гей, детеныш скорпиона! – говорит. – Отец твой чан мой разбил, и я, бедная, с того дня летать не могу. И ты пошел по его дороге! Правда, крепкое у тебя сердце, не испугался, растоптал все чары, что бросила я перед тобой. Но что ты выиграл? На день позже, на день раньше, а все попал в мои руки. Теперь будешь семь лет и семь дней ходить по этим пустым горам!» – сказала так ведьма и пропала. А я со своим горем тут остался.

День ли, два дня, или неделю бродил я в тех горах – и потянуло меня к людям. К городу боюсь подойти, а у маленькой речки увидел старую мельницу. Обрадовался я: тут и тихо, тут и от солнца спрячусь в воде, а может, и мельник живет здесь. Увижу хоть издали человека. Вот и стало это место моим домом. Не много времени прошло, открылась дверь, и вышла девушка с кувшином. Посмотрела на меня, удивилась. Потом оставила кувшин, набрала охапку сена и поманила меня. Подошел я к ней, сена не беру, а все смотрю ей в глаза. Как бы мне сказать ей, что не буйвол я, а такой же человек, как она. Но что делать? Завязанный язык. Тут девушка выронила сено из рук и побежала на мельницу. А я стою, точно кто привязал меня, ни вперед, ни назад не двинусь. И не знаю, сколько я так стоял, но вот опять выходит девушка и несет глиняную чашу с землей. Подошла она ко мне близко и сказала: «К моему дому ты буйволом пришел, а уйдешь… Не знаю, может быть, братом моим».

Потом она села, поставила чашу на камень, вынула из кармана горсть пшеницы и разбросала по той чаше с землей. И вдруг вижу я – взошла из земли пшеница, вверх поднимается. На левой стороне чаши желтые колосья, на правой стороне черные растут. Вот, созрела пшеница. Тут срезала девушка колосья и в руках их потерла. Черные зерна в торбочку собрала и спрятала, а желтые мне протянула в руке. «На, ешь, буйвол. Насытишься, и посмотрим, что будет».

Только съел я зерна, сразу упали на землю тяжелые рога, сползла с меня шкура буйвола и опять я стал человеком! Поклонился я той девушке и от всего сердца так ей сказал: «Как вода весной наполняет реки, так и счастье пусть наполнит твою жизнь. Если бы не ты, семь лет и семь дней бродил бы я буйволом по этим горам. А для меня день пройдет – все ближе беда подходит. Царь бросил в темницу моего отца, и, если я не вернусь в день срока, он ему снимет голову. А все эта старуха ведьма и отцу и мне прямую дорогу кривой сделала! Горит сердце, хочу отомстить ей. Научи, добрая девушка, как это сделать». «Хорошо, юноша, что знаю – не утаю от тебя. Старый мельник, отец мой, всем делал доброе в жизни. И меня тому научил. Эти зерна он мне оставил и сказал: «Придет день, может, понадобятся они. Желтые зерна зло уничтожат, а черные – месть утолят!» Вот возьми эту торбочку с черными зернами, испробуй их силу».

Взял я торбочку и пошел на майдан, Смотрю, старуха ведьма от одной лавки тихонько к другой ходит. Где открыта дверь – там закроет, где закрыта – откроет, где муку продают – в чувал земли бросит, а там брынзы украла кусок, в фартук спрятала. «Постой, старуха! – подумал я. – Беда от меня ушла – к тебе придет!» Подкрался я к ней сзади, бросил быстро на нее черные зерна и сказал: «Стань лисой старой!»

И стала старуха старой лисой. А я нашел веревку, накинул старухе-лисе на шею и потащил ее за собой. И когда вышли мы с майдана, так я ей сказал: «Э-гей, старуха, летающая в чане, сегодня ты попала мне в руки! И для тебя пришли черные дни! Вот собери теперь мой караван, верблюда к верблюду рядом поставь».

Погнал я лису-старуху перед собой. По горам ее гонял, по глубоким оврагам. Бежит лиса, язык, как ремень, по дороге тянет, глаза помутнели, бока, как мехи, раздуваются, ребра выскочить готовы. Всех погонщиков она нашла, и верблюдов друг за другом поставила в караван. И тех нашла верблюдов, что когда-то отец потерял. И товары все были целы, никто их и пальцем не тронул. «Хоть бы во сне меня увидел отец! – подумал я. – О, как бы он порадовался. Но ничего, вот сегодня-завтра продам товары, и одна моя нога здесь будет, а другая там!»

Тут ударил я старую лису и отпустил веревку. «Сгинь с глаз, старая! Теперь будешь одного имени человека бояться!»

Побежала лиса, но как побежала! Только пыль поднимается следом! А я сел на головного верблюда, кликнул по гонщиков и повел караван к городу. Такого товара богатого, как я привез, не бывало еще в этом городе. В один день опустели все тюки! Только одну шаль ширазскую я оставил и пояс чеканный из золота и серебра. Из-за этой шали и пояса чуть кровь не пролилась на базарном майдане. Один купец дороже другого за них давал, а я сказал: «Не для ваших дочерей и не для ваших жен такая красота сделана на свете». И понес шаль ширазскую и пояс чеканный из серебра и золота девушке в подарок, на старую мельницу. «Прими, девушка, сестра моя, этот подарок. Мал он, ты большего стоишь. Но как хочешь, другого у меня нет». – «Спасибо, юноша, – ответила мне девушка. – Рада я и твоему подарку, рада и твоему счастью. А теперь поспеши, мало осталось дней».

Попрощался я с девушкой и повел караван в обратную дорогу. Но медленно идут верблюды, а дни не ждут нас. Купил я в одной деревне быстрого коня, наказал погонщикам идти по прямой дороге, а сам, вот видите, эггиды, далеко от них поскакал».

Подивились юноши и сказали друг другу: «Столько дорог мы прошли, столько всего повидали на свете! Никого из нас беда к земле не склонила – и перед этим поясом не согнем мы спину!»

Попрощались тут юноши, сначала с вами, дорогие слушатели, потом друг с другом простились, и каждый поехал своей дорогой. А пояс как лежал на перекрестке двенадцати дорог, так и остался лежать. 

 
Аватар enr091 Наталия Ришко
Журналист/Sovetok

03.12.2021 enr091 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]
Добавить комментарий:



ТОП пользователей



evgeniakrichfalyvshiromaschckinilsavelinatastiffmelnikovdyunafilipovitchpertzevnickMiKrabshtusha_kutushazuzkaereshkinatitorenkoelisabeta