Тихая пристань
Довольно красивое название «Тихая пристань» психиатрическая клиника получила в наследство от бывшей деревушки. Когда-то это, исчезнувшее теперь с лица земли, селение, и в самом деле, было пристанью бурной и даже серьезной реки.Дом, в котором жила Ася, находился ближе всего к берегу. Когда в 1923 году вышла повесть Грина «Алые паруса», Ася и не сомневалась, что это – знак ее судьбы. Она прочла запоем книжку о большой любви и успокоила отца, который был очень расстроен тем, что единственная дочь засиделась в девках. Ровесница века, двадцатитрехлетняя Ася, была такой красавицей и умницей, что справедливость должна была, наконец, восторжествовать.
- Папа, я этим летом выйду замуж! Можешь готовиться к свадьбе. Я видела сон, а тут еще эта книга… Ты, ведь, ее специально для меня купил?
- Ася, опять ты со своими снами? – Махнул рукой отец на очередную блажь улыбающейся мечтательницы.
Ася, как и все барышни того времени, много читала и вела свой тайный дневник. Этим розовым с теснением листочкам она аккуратным почерком доверяла вовсе не наблюдения или сплетни девчачьи, она записывала свои сны. Сны снились такие, что потом можно было целый день рассказывать матушке сон – спектакль, где все в лицах, где есть четкий сюжет, начало и окончание, завязка и развязка, и даже авторские ремарки.
Когда Ася прочитала матери «Алые паруса», та даже перекрестилась – только что, день назад, Ася ей рассказывала эту сказку в лицах.
- Ну, если верить твоим ночным грезам, дочь, так нужно ехать в столицу, да платье подвенечное заказывать – вот- вот приплывет твой капитан.
Отец бранился, мать защищала изо всех сил Асины постоянные прогулки по берегу в ожидании очередного парохода.
Еще не успели назвать ее умалишенной односельчане, как в одно прекрасное туманное теплое утро по трапу причалившего к Тихой пристани парохода, спустился красавец капитан с биноклем в руках и, улыбаясь, подошел к единственной, стоявшей на кромке причала девушке.
- Не меня ли ждет такая красавица? – Сказал он и наклонился, чтобы поцеловать Асину ручку в перчатке. И представился – «Алексей Борисович, капитан».
Ася встречала пароходы при полном параде, положенном барышням при прогулках: зонт от солнца, ажурные летние перчаточки, туфли на каблучке и скромное платье с накидкой. Вообще- то односельчане посмеивались над такой придурью Аси – давным- давно нет господ, уж лет пять никто не носит перчатки, а тем более, зонтики. Но Ася не придавала мнению окружающих особого значения. Она так и жила в том мире, что был еще недавно, до этой, непонятно кому нужной, «великой» революции. Ей хотелось красоты, и она ее для себя хранила.
Так они познакомились и в этом же году поженились. И никто уже не смеялся над ее снами, даже отец поверил в то, что есть «что-то такое».
Сразу же после свадьбы Ася с мужем переехали в его красивый город Одессу. И теперь родители получали письма, которые, как они предполагали, были копиями Асиных дневниковых записей. Она описывала свою счастливую жизнь, рассказывала в деталях все события, которые происходили в молодой семье, рисовала свою светлую грусть, которой было наполнено сердце тогда, когда супруг, капитан дальнего плавания, был в долгом отсутствии.
Ася и Алексей прожили в полной гармонии, огромной любви и полном взаимопонимании долгую и счастливую жизнь. Они пережили и штормы последствий революции, и страшную войну. Эти события, которые потрясли не только их, а всех, кто жил рядом и не рядом, весь мир, могли бы еще висеть над ними черными тучами. Но солнце выглянуло внезапно и так ярко, что сразу все беды утонули, забылись, ушли на второй план – Ася, наконец, подарила Алексею долгожданного, хоть и такого позднего, первенца. Сын Борис родился к новому, 1942 году, когда его отец командовал теперь уже военным серьезным кораблем где-то на Балтике. Известий от мужа Ася почти не получала, но так верила, что он выживет, что это не могло не произойти.
Тем более, каким-то чудом вырвавшийся в отпуск на три дня, чтобы увидеть сына и Асю, Алексей твердо пообещал выжить в битве с фашистами на море.
Его не стало вдруг в совершенно мирное, спокойное время. Ася не могла понять, отчего это у ее Леши остановилось сердце там, вдалеке от нее.
Асю известили о случившемся спустя несколько дней после того, как тело ее уже совсем немолодого капитана было, по морской традиции, предано морю.
Алексей Борисович, уйдя в отставку, никак не мог прижиться на суше. И уже через пару месяцев работал на рыболовецком судне. Не капитаном, конечно. В капитаны пенсионеров не берут, но какую- то должность ему, опытному моряку, все- таки, выделили из уважения. И теперь он плавал в теплых морях, привозя из каждой поездки Асе и Борису свои впечатления в виде фотографий и фильмов, да разные заграничные сувениры в виде корабликов и кораблей.
Сын Борис, и без того отбившийся от рук по причине недостаточного мужского воспитания, после смерти отца ушел в себя, совсем замкнулся, отдалился от матери. На пятом, последнем, курсе вдруг бросил институт, женился, уехал возделывать Целину. Потом опять женился, потом приезжал знакомить с внуком. Прожил у матери неделю и опять пропал.
Ася не могла жить одна в городе, в котором было там много людей – одиночество в большом городе съедает душу во сто крат сильнее, чем в деревне.
И, оставив соседям адрес своей Тихой пристани, наказав им оповещать ее на случай внезапного появления сына, собрала маленький чемоданчик и покинула Одессу, а вместе с ней, шум людей и моря, трамваев и звуки пристани. Она не могла без содрогания слушать звуки порта, гудки, причаливавшихся и отплывающих белых теплоходов.
Самым страшным потрясением, которое Ася пережила, приехав в Тихую пристань, была река. Теперь уже тот ручеек, который протекал вдоль слизанного временем, когда-то высокого берега, назвать словом «река» было невозможно. Едва ли две лодочки теперь могли разминуться здесь, окажись на воде в одно время. Коровы переходили на противоположный берег, не замочив вымени.
Родительский дом, на удивление, остался почти в первоначальном виде – крепкий пол, целые печи, нигде ни трухи на бревнах, ни плесени по углам. Некому, видно, было его рушить – от всего огромного села остались целыми и жилыми дворов пять- семь. Ушла река – ушла и жизнь отсюда.
Зато на берегу теперь стоили огромное высокое здание – психбольницу. Сумасшедших в городах держать не любят – там они сильно перемешиваются с теми, кто еще, не потерял рассудок, и могут притворяться нормальными. А тут все будут в куче, да подальше от умных и занятых людей.
Ася по- прежнему записывала в дневник свои сны и мысли, только событий и снов становилось все меньше и меньше. Она сидела целыми днями на берегу речки и под кваканье лягушек смотрела за горизонт. Теперь уже ждала не только своего капитана, но и сына пыталась представить хоть миражом над полем волнующегося ковыля.
Борис приехал внезапно и не на долго. Поздравил мать с восьмым юбилеем чайным сервизом, потом долго рассказывал, что и как она должна подписать. Ася слушала, но не слышала сына. Голос только старалась запомнить, чтобы остаток лет своих прожить, слушая знакомые интонации. Она понимала, что эта встреча – их последнее свидание.
Она безропотно подтвердила в каких-то бумагах, что, да, она по национальности еврейка, что матушка ее (да, простит ее Пелагея Ивановна за эти слова неправды) – тоже относилась к этой национальности. Возле каждой «галочки», указанной сыном, она поставила свою аккуратную подпись, благословила его на новое постоянное место жительство в далекую Америку, поцеловала и поблагодарила за то, что, все- таки, попрощаться к матери приехал в такую даль, не забыл.
Больше писем и визитов, тем более, не было. Не было даже снов. Единственное, что осталось у Аси – ее дневники.
Когда, после торжественного открытия дурдома, врачи от безделия стали обследовать и все местное население, Асю переселили в уютную палату на двадцать человек, одну из первых.
У нее в восемьдесят с хвостиком оказалось столько отклонений от нормального душевного состояния, несовместимых с жизнью десятерых односельчан, что она немедленно была зачислена на ПМЖ в клинику.
Ася не то, что не возражала, она даже была рада – столько приятных и симпатичных людей с открытым нараспашку сердцем и белоснежно- хлопковой душой он еще никогда не встречала.
Ей разрешили взять с собой самое ценное – ее дневники, целый чемодан воспоминаний и снов. А больше у нее ничего и не было. Не нажилось как-то.
А еще ей как местной жительнице и как самой послушной клиентке разрешили по утрам и вечерам выходить на берег и ждать своего капитана, а, если повезет, то и сына, Бореньку. Рассудили, что сбегать ей некуда, а в речке этой теперь утонуть можно только, если привязать к шее гирю. А гирю ей где взять-то?!
Ася сегодня проснулась веселая и счастливая. Она резво обежала все палаты и кабинеты врачей с радостным известием – сон свой видела, тот, что ждала давно.
- Рассказывай, рассказывай, Асенька! – окружали ее и те и другие, радуясь хоть какой-то новости, да еще и от такой светлой и легкой пациентки.
И Ася усаживалась и рассказывала, что получила известие от Леши – ждать ее на берегу в тот же день, когда они встретились впервые – двадцать первого июня.
- Асенька, не опоздай, отплытие в шесть утра! – записала она в дневнике его приказание. – Стоянка будет короткою, вещей с собой не бери, у нас все тут есть. Только приоденься красивенько, как ты умеешь, родная. Я встречу тебя на трапе, на берег сойти у меня теперь нет полномочий. Тебя ждет сюрприз, милая. Целую. Твой капитан Алексей Борисович!
- Вот такая телеграмма мне пришла во сне. Надо готовиться! – Радостно спохватывалась Ася и шла со своей сказкой в следующую палату, в следующую ординаторскую.
- Надо бы Асе дать успокоительные сегодня – сильно уж перевозбудилась. – Говорила, вздыхая, медсестра сама себе под нос и готовила таблетки из сейфа с лекарствами.
- Вы думаете, я – ненормальная? – Послушно проглатывая пилюли, спрашивала Ася.
- Нет, Асенька, верим. Приплывет, приплывет за тобой твой капитан. Обязательно. Вот только как его пароход- то в речке нашей поместится?!
- Ася грустно выглядывала в окно.
- Поместится, непременно поместится! Лешенька – хороший капитан, он знает, что говорит! – Тут же настолько убедительно возражала Ася, что даже сам главврач машинально поворачивал голову к стеклу, будто примеряя, точно ли пройдет по ручейку пароход, теплоход, или лайнер тихоокеанский.
Ася торопилась, латала подъеденное молью свое платье, которое сохранила бережно с тех счастливых времен. Для перчаток пациентки – соседки тащили всякие бусинки, стеклышки, пуговочки – надо ж как-то украсить побледневший за полстолетия или больше белый атлас.
- С туфельками, вот, проблема… - Расстраивалась Ася. – И где ж теперь мне раздобыть новые беленькие? Ведь Леша просил: «… красивенько, как ты умеешь, милая…».
- Ася, не печалься. Ложись- ка спать. Утро вечера мудренее. Завтра придумаем что- нибудь. – Успокаивала санитарка Аврора Степановна.
И на следующий день привезла белые чешки своей внучки с отклеенной подошвой – они как, нельзя лучше, подходили под белый наряд.
- Как замечательно, как красиво! – Восхищались подружки – сумасшедшие. – Ты, Ася, на принцессу похожа, на даму, на Наташу Ростову.
- А зонтик?! – Вдруг вспомнила Ася. – Я с зонтиком должна быть обязательно.
- Я подарю Вам, Ася свой, раскладной. Он, правда, серый… - Сам почти расстроенный от того, что зонт неправильной расцветки, предлагал главврач Егор Тимофеевич. – Но вы ж, девчонки, можете его цветочками украсить. Пойдемте, я вам бинтиков новых крахмальных дам.
Всю неделю Асю наряжали, устраивали бесчисленные примерки и прогоны по «подиуму», устроив его в проходе между железными койками. И вся клиника, от сторожа до молодого врача, только прибывшего сюда на практику, от чахлой новой клиентки, которую на прошлой недели сбыли с рук дети из города, до молоденького солдатика из закрытого блока, - все приходили полюбоваться Асей, полностью готовой к отплытию.
Ася уже не выходила на берег ни утром, ни вечером, она совершенно ожила и помолодела, она с каждым болтала весело, прощаясь навсегда, запоминая людей и сад, клинику и пчел летающих в оконных проемах в поисках спасительной форточки.
За день до отплытия, вечером пришел в гости солдатик. И вдруг, присев на краешек койки, сказал: «И никуда ты, Ася, не уплывешь! Я попросил санитара Кольку померить речку – четыре метра и по колено! Никакой твой пароход здесь не поместится»!
И он встал, вздохнул и пошел.
Несколько минут стояла гробовая тишина.
И потом произошел взрыв! Все бросились утешать Асю, стараясь остановить качающиеся от рыданий, ее худенькие старушечьи плечи, поправляя на стуле фалды накрахмаленного пышного белого платья.
- Не слушай! Не слушай, Асенька! Приплывет!
- Ася, Витька – солдат, ведь, сумасшедший, он же из блока для буйных! Не слушай его!
- Витьку закройте в палате! – Возмущенные парламентарии – подружки вбежали к медсестре. – Ему мерещиться что-то страшно! Он речку мерил! Он Асю расстроил!
Успокоились и уснули все только под утро. Ася тоже старалась уснуть, чтобы глаза не были опухшими, чтобы Леша не погрустнел, увидев свою любимую на причале.
Когда раздался радостный гудок парохода, вся палата проснулась одновременно.
Асина кровать была аккуратно заправлена, а снятое, как для смены, белье, лежало, прилежно свернутое, на табуретке рядом.
На тумбочке было письмо с прощальными и благодарственными словами, все остальное, включая и последний дневник, Ася предусмотрительно забрала с собой в плавание.
Бежать к речке уже было поздно. Даже сквозь густой утренний туман было видно, что красивый пароход, все продолжая весело посвистывать на прощанье, уплывал все дальше и дальше за горизонт.
На палубе, махая в последний раз Тихой пристани и ее обитателям, стояли трое.
Все в белом: и Асенька, и капитан, и их сын Борис.
