Николай и красная рыба (Русская притча)

У нас на Севере испокон веку людей кормит море. Далеко раскинулись его незамерзающие воды. И никому из деревни еще не доводилось доплывать до другого берега нашего моря: кто-то говорит, что это оттого, что берега другого у нашего моря нет вовсе, то есть что море наше бескрайнее; а кто-то – что лодки, на которых трудятся в море наши рыболовы, не могут просто заходить туда, где море кончается, – слишком уж утлые эти лодки. Однако же как бы там ни было, а до другого края моря никто еще не добирался. Да и зачем? Изрядно море дает рыбы и возле нашего берега. Но только дает тем, кто трудится. А справедливости ради надо сказать, что трудятся у нас на Севере далеко не все. Так уж сложилось, что одни с малолетства к труду приучены, каждое утро выходят на лодке в море, борются с волнами, ставят сеть, достают улов… Другие же всю жизнь свою ничего не делают – лежат себе целыми днями возле очага, ноги греют, спят да едят – едят то, что удается выпросить у соседей. Таких людей называют у нас на Севере шавгунами.

Ох, и хлопот с заботами от этих шавгунов, да только ничего не поделаешь – силой же не заставишь их работать. Спросите: почему же не заставишь? Пытались, старались, словом и делом, кнутом и пряником. Да проку никакого не было – шавгун, он ведь человек такой, что ни за что работать не будет. А все потому, что привык он не работать. Привычка же, как говорится, вторая натура. И потому-то поделать с ней, с этой привычкой ничего нельзя. И хорошо еще, коли шавгун по характеру смирный да мирный – лежит себе да поесть чего только просит. А то ведь бывает так, что шавгун еще и подраться любит, похулиганить, пошалить. Таких, правда, среди наших шавгунов немного. Но вот порою встречаются такие, в которых все затмила зависть черная и лютая. Шавгун живет бедно – это уж само собой разумеется. Работяга рыбак живет тоже не сказать чтобы богато – перебивается, как говорится, с хлеба на воду. Вот только хлеб и вода достаются ему тяжелым трудом. Шавгуну же достаются просто так. И все равно иному шавгуну кажется, будто рыбак-труженик живет лучше, богаче, роскошнее, чем он, шавгун. Вот тут-то зависть черная и начинается у шавгуна. Глянет такой шавгун на утлую лодку рыболова и позавидует, что у него, шавгуна, такой нет. А кто виноват, что давным-давно свою лодку этот шавгун продал заезжему купцу, который через пару дней перепродал ее втридорога в соседнем селе? Глянет шавгун на хижину рыбака, и покажется хижина рыбака ему, шавгуну, гораздо лучше, просторнее, теплее и богаче, чем его, шавгунова, хижина. Так ли оно на самом деле? Да конечно нет! Рыбаку выручки от проданной перекупщику рыбы едва хватает на жизнь, чем же тут хижину-то украсишь? Ровно такая же она, как и хижина шавгуна-бездельника.

Только все равно шавгуну кажется, что рыбаку во всем лучше живется. Ходит шавгун и завидует рыбаку-труженику. Не думает при этом совершенно о том, как сложна работа рыболова, сколько всего ему за кусок хлеба вынести приходится – таких мыслей у шавгуна нет. А есть только черная зависть, которая, как известно, способна завести ох как далеко. О зависти шавгуновой я и хочу рассказать историю, некогда случившуюся в нашем северном селе. В ветхой хижине неподалеку от незамерзающего моря жил молодой рыбак Николай. И хоть Николай был еще молод, но от самого детства был приучен к труду отцом и матерью, дедом и бабушкой.

Хижина досталась Николаю в наследство от деда. Отец же и мать Николая жили в другой хижине – на противоположном конце села. Ранним утром выходил Николай из своей ветхой хижины, взваливал на плечо сеть и спускался по крутому каменистому обрыву к то шумному, то тихому, то светлому, то темному, то мутному, то прозрачному морю. Там, на поросшем морским мхом берегу, стояла утлая лодчонка Николая – тоже, как и хижина, доставшаяся ему в наследство от деда. Лодка была старая, и потому Николаю часто приходилось ее чинить. Но не роптал Николай на это, потому что знал: новой лодки у него не будет еще долго (хотя, признаться, деньги на новую лодку Николай откладывал, по копеечке в неделю – а все же откладывал). Каждое утро садился Николай в дедовскую лодку, клал на дно сеть и отправлялся в открытое море. Знал Николай рыбные места, туда и правил лодку свою утлую, забрасывал сеть, спустя некоторое время вытаскивал – то с рыбой, а то только с тиною морскою и с осколками ракушек. Да, всякое бывало на пока еще небольшом веку Николая. Радовался он, когда улов был большим, печалился, когда улова не было, но все же носа не вешал, а верил в то, что если нынче улова нет, то завтра непременно будет – так учил его дед. Николай любил рыбачить, любил никогда не замерзающее море, любил каменистый обрыв, по которому утром спускался к воде, а вечером поднимался, любил берег, поросший морским мхом, любил утлую лодочку свою, любил свою хижину, любил родителей, помнил деда с бабушкой, умерших несколько лет тому назад, любил соседей своих, любил скудную природу Севера… Короче говоря, любил жизнь, радовался каждому дню, благословлял свое существование, то есть при всем том, что был беден, все-таки был счастлив.

И была у Николая невеста – добрая и красивая Нина. Вот только жениться Николай пока не мог: думал, что сначала купит новую лодку и только потом сделает Нине предложение. А по соседству с Николаем, что называется забор в забор, жил самый что ни на есть настоящий шавгун по имени Ермолай. Лет Ермолаю было столько же, сколько и Николаю, вот только никогда ничего этот самый Ермолай не делал. Чем жил? Да тем же, чем живут все прочие шавгуны, – жил тем, что давали ему простые труженики. Народ у нас на Севере ведь добрый и жалостливый – просит шавгун копеечку, так дадут непременно, даже если копеечка эта последняя, а другая появится еще не скоро; просит хлебушка шавгун или рыбки – тоже дадут не задумываясь. Иной шавгун поблагодарит хотя бы – бывают у нас такие шавгуны, которым стыдно вот так вот жить, а иной даже спасибо не скажет: возьмет копеечку или хлеба кусочек, развернется и пойдет к себе в хижину дальше лежать возле очага. Ермолай был как раз из таких – никогда за подаяние не благодарил, совестью не мучался, жил себе и жил. Больше того, завидовал Ермолай чуть не всем в селе: и рыбакам-труженикам, и женам их, и детям малым, и старикам древним… Да даже таким же шавгунам, как и сам он, завидовал.

Все казалось Ермолаю, что вокруг люди живут лучше, чем он. А самую большую зависть испытывал шавгун Ермолай к рыбаку Николаю. Идет ли утром Николай к своей лодке, вечером ли возвращается с моря в хижину – Ермолай затаится за деревом и смотрит злыми глазами. Чинит ли сеть Николай, рыбу ли вялит, выловленную намедни, – за всем этим наблюдает Ермолай из укрытия и сердится на то, что любая работа у сверстника его Николая спорится. Вот кажется, что тому же Ермолаю мешает перестать быть шавгуном, найти себе лодку старую, каковых много по берегу моря брошено, починить ее да и ловить рыбу, как всякий труженик в нашем селе. Однако же нет – даже мыслей таких не приходило в голову шавгуну Ермолаю. Да и верно ведь: проще бродить по селу и завидовать всем встречным и поперечным, нежели начать работать; проще быть шавгуном, чем тружеником. Так что же тогда завидовать, раз сам не хочешь трудиться? Ответа на этот вопрос, пожалуй, не найти. А только завидовал шавгун Ермолай рыбаку Николаю – и все тут. И однажды зависть завела шавгуна Ермолая очень далеко.

Лето было в самом разгаре. Стояли как раз те денечки, когда в море можно было наловить больше всего рыбы. И рыбак Николай этим пользовался – ранним утром уходил в море и возвращался только поздним вечером. Летом в наших краях не бывает темноты, а потому трудолюбивые люди могут работать чуть ли не круглые сутки напролет. Николай же был как раз очень трудолюбив, а вот зависть шавгуна Ермолая делалась в такие дни еще более сильной – казалось, Ермолай был готов на все, чтобы только сделать рыбаку Николаю хуже. И вот как-то раз, когда только лодка Николая отчалила от берега и направилась в открытое море, шавгун Ермолай подошел к ветхой хижине, что досталась Николаю от деда его, осмотрелся, чтобы никто его, Ермолая, не видел, да и поджег жилище несчастного рыбака Николая. Огонь моментально охватил всю хижину.

Увидал Николай из лодки своей, как валит дым, стал править к берегу. Однако пока причалил, пока добежал по каменистому склону до хижины своей, та выгорела уже дотла. Народ, заметив огонь, сразу сбежался, стал тушить, но проку от этого не было – сгорело жилище рыбака Николая. Догадались наши селяне, чьих рук это дело, пошли к шавгуну Ермолаю. Тот пытался отнекиваться, говорил, что, дескать, спал и ничего не видел, да только народ у нас умеет добиваться правды, коли таковая где-то есть. Вот и сейчас старик Кузьма так все расписал перед шавгуном Ермолаем, что вынудил того признаться во всем. Покаялся ли Ермолай в содеянном? Да ничуть! Совести-то у этого шавгуна давным-давно не было, а может, и никогда не было, то есть от самого рождения шавгун Ермолай напрочь был лишен того, что называют совестью.

Старик Кузьма, все наши поселяне стали бранить Ермолая, а тот сидит себе, улыбается и в ус не дует. Такой вот он человек, шавгун Ермолай. Случись нечто подобное где-нибудь на Юге, так несдобровать бы поджигателю, давно бы его побили, и это в лучшем случае. У нас же на Севере народ добрый, потому бить Ермолая не стали. А еще народ наш северный очень стариков уважает. Потому ждали все, что старик Кузьма скажет. Кузьма же подумал и сказал:

– Пока ты был простым шавгуном, Ермолай, мы тебя на селе терпели. Нынче же совершил ты проступок, после которого не жить тебе здесь. Потому уходи-ка ты подобру-поздорову.

Тут уж делать нечего, каким бы наглым ни был бы шавгун Ермолай, а раз старик Кузьма сказал, раз народ на селе так решил, то тут уж так тому и быть. И пошел Ермолай прочь из села. А куда пошел и где жил потом, о том никто у нас не знает и не ведает.

Одно только правда – с той поры никто в наших краях шавгуна Ермолая не видел. Когда же Ермолай ушел, старик Кузьма подозвал к себе опечаленного Николая, отвел его в сторону и сказал:

– В мире нашем, рыбак Николай, ничего случайного не бывает. А все что ни делается, то, как говорится, к лучшему. Так что не печалься, что сгорела твоя хижина. Раз сгорела, то был в том высший промысел. Сделать же тебе следует вот что.

Нынче по вечерней заре, то бишь когда солнце к вершине горы опустится, чтобы вскоре начать обратный путь наверх неба, подойди к берегу, к самому заливу и разведи там костер. Там возле залива найдешь ты высохшую сосну – она и послужит тебе дровами. Как только костер разведешь, садись и жди.

Рыбак Николай, как и всякий в нашем селе, старших уважал, а раз так, то, дождавшись наступления вечера, то есть того часа, когда солнце опустилось к самой вершине горы, направился, как и велел старик Кузьма, к берегу, на самый залив. Там и правда обнаружил рыбак Николай старую, давно уж высохшую сосну. Из нее и развел он костер. Огонь был жаркий-прежаркий и яркий-преяркий.

Напомнил этот огонь Николаю, как утром полыхала изба его, что досталась от деда. А как вспомнил Николай сегодняшний пожар, то чуть было не заплакал – так горько ему сделалось от того, что негде теперь ему жить, некуда привести хозяйкою красивую и добрую Нину. Такая вот печаль стала одолевать бедного рыбака Николая. Костер же между тем пылал все ярче. Огонь был таким красным, словно солнце на вечерней заре. И на этот красный огонь из моря вдруг приплыла большая красная рыба. Никогда прежде таких больших рыб Николай не видел. Рыба подплыла к самому берегу и молвила, обращаясь к Николаю:

– Зачем звал ты меня, добрый рыбак?

Николай не знал, что ответить большой красной рыбе, ведь он ее и не звал, а только, когда солнце опустилось к самой вершине горы, развел костер на берегу у залива из высохшей сосны, как велел ему старик Кузьма. Рыба поняла замешательство Николая, а потому сама продолжила речь:

– По давно заведенному закону, если случается с человеком горе великое, если печаль какая большая или несчастье, то тогда человек этот в час, когда солнце опускается к самой вершине горы, разводит костер на берегу у залива из высохшей сосны. Я, красная рыба, из глубин морских вижу красный огонь костра и спешу на помощь всякому страждущему.

– Спасибо тебе, добрая красная рыба, – сказал тогда Николай, – что приплыла ты по зову моему, но чем, скажи, можешь ты помочь мне?

– Обладаю я, Николай, великим могуществом, данным мне морскими волнами и северными облаками, каменистыми скалами и суровыми лесами, веселыми птицами и хищными зверями. И могущество мое для помощи добрым людям безгранично. Знаю я, какое горе приключилось с твоей хижиной. И знаю, чем помочь тебе, рыбак Николай. Ни о чем сейчас не думай, а посиди здесь возле костра до наступления нового дня, то есть до того часа, когда солнце отдохнет на вершине горы и отправится снова в путь на небосвод. Дождись, Николай, этого часа и тогда только ступай домой.

– Спасибо тебе, добрая красная рыба, – сказал Николай, – только вот не знаю, куда идти мне, ведь нет теперь дома-то у меня, сгорел мой дом…

Ничего на это не сказала большая красная рыба, а только глубоко вздохнула, махнула красным хвостом своим и исчезла в холодных морских волнах. Николай же, как и велела рыба, остался сидеть возле костра. Так и просидел до самого того часа, когда солнце, отдохнув на вершине горы, отправилось снова в путь на небосвод, отправилось, чтобы начать новый день. К тому времени высохшая сосна сгорела вся, костер потух. Да и море стало тихим-тихим, как часто бывает в утренний час. Встал рыбак Николай и пошел назад в село. Не думал теперь он, куда именно ему идти следовало – ноги сами несли его туда, где прежде стояла ветхая хижина, доставшаяся рыбаку Николаю от деда и сгоревшая стараниями шавгуна Ермолая. И что же взору Николая открылось вскоре?

Бедный рыбак едва не потерял дар речи, когда увидал, что на месте, где еще сутки тому назад было старое его жилище, высится красавица изба, изба-богатырица, все три окна которой смотрят на морские волны. А как только бросил взгляд Николай на море, то удивился еще пуще: там, где некогда была привязана утлая лодчонка его, теперь красовался самый настоящий рыбацкий баркас, равных коему не было, уж точно, на всем берегу. Понял тогда Николай, о какой помощи говорила давеча ему большая красная рыба, и радостно переступил порог новой своей избы. С той поры, правда, жизнь рыбака Николая внешне изменилась мало: трудился он, как и прежде, то есть по утрам выходил на новой лодке в море; как прежде вечером возвращался домой. Только вот дом Николая был теперь не пустым: вместе с добрым рыбаком жила теперь там и его молодая жена, добрая Нина.

А потом пошли у Николая и Нины дети, следом за детьми внуки. И все-все были счастливы.

Счастья можно достичь добротою своей.

Надо только жить в сердце с радостью.

Если зависть съедает, то стань добрей.

И тогда проживешь ты счастливым

до старости.

Стань добрее, душевней, спокойнее.

Мир тогда приоткроет в себе все прекрасное.

Жизнь начнется тогда даже очень достойная.

Все плохое исчезнет, останется только

лишь ясное.