Мойша Хаим и демон Асмодей

Все евреи в Вильне знают Мойшу Хаима как купца честного, слово которого, как камень, крепко. И сам Мойша Хаим – мужчина крепкий и сильный, как молодой дуб в той роще, где любит собираться молодежь солнечными майскими деньками. И все евреи Вильны в том году гуляли на богатой и веселой свадьбе честного купца Мойши Хаима и красивой вдовушки Леи.

Но отнюдь не все евреи Вильны знают, что не всегда был Мойша Хаим крепким и здоровым, как молодой дуб, и богатым он тоже был не всегда. А вот что всегда было у Мойши Хаима, так это не здоровье и деньги, и не его всем евреям и гойским купцам известная честность, а любовь его к Лее. С юности заглядывался Мойша Хаим на хорошенькую Лею, да был он таким больным и бедным, что оставалось ему только мечтать о ней. А Лея и не думала о Мойше – зачем был ей нужен нищий, который с постели только и вставал, чтобы с трудом дойти до синагоги, где он служил певчим. Вот такой был Мойша больной! Лея же рано вышла замуж за Илию, что служил кассиром у богача Беньямина, а когда овдовела, ее уже поджидал Мойша Хаим, здоровый и крепкий, как молодой дуб, и богатый, само собой разумеется.

Если вам интересно, что произошло с Мойшей Хаимом и как он стал тем, кого знают сейчас все евреи Вильны, и почему был тем, о котором мало кто в Вильне вспоминает, спросите у него, и пусть он сам вам расскажет. Да вот только загвоздка тут в том, что не любит Мойша Хаим рассказывать о себе, и не из скромности, как может показаться кому-то, кто знаком с ним неблизко, а потому, что не всякий любит говорить о своих ошибках, даже если ошибки эти совершены были по незнанию или опрометчивости.

Как я узнал историю Мойши Хаима? Да он сам мне ее и рассказал, как раз и рассказал из-за того, что сделал я ошибку, причем по незнанию. Не в назидание рассказал, а от раздражения сильнейшего. Умудрился я разозлить всегда спокойного Мойшу Хаима, да зато и услышал его историю. Да только запретил он мне передавать ее людям, потому что не хотел, чтобы знали они о его прошлом. А дело было так.

Послала меня моя Сара к Мойше Хаиму занять у него денег под залог. У Мойши Хаима многие евреи Вильны в долг берут под залог, потому что честный он человек – никогда процента не требует, а залог оценивает по справедливости. Прихожу я к Мойше Хаиму, протягиваю ему тещино ожерелье золотое и говорю: «Оцени вещь, уважаемый Мойша Хаим, потому что доверяю я тебе, и жена моя Сара доверяет, и все евреи в Вильне знают тебя как честного человека, чье слово твердо, как камень!» Поначалу слушал Мойша Хаим мои слова благосклонно, ожерелье разглядывал, да как только начал я его честность расхваливать, как отшвырнет уважаемый Мойша ожерелье, вскочит, ногами затопает, да и закричит на меня, чтобы, мол, убирался я из его дома и чтобы, значит, ноги моей никогда в нем не было, а ожерелье свое забирал с глаз долой, чтобы никогда глаза его, Мойши Хаима, не видели ни меня, ни этого ожерелья, не то он, Мойша Хаим, за себя не ручается.

Не стал я дожидаться, пока уважаемый Мойша перейдет от слов к делу, и припустил из его дома что было духу. Да только далеко я не убежал: как представил, что скажет мне моя Сара, когда я принесу обратно тещино ожерелье и не принесу денег, то и поплелся назад, к дому уважаемого Мойши Хаима. А здесь следует сказать, что все кумушки Вильны уважают мою Сару за то, что она лучше всех умеет браниться. Вернулся я к дому уважаемого Мойши, да и слышу, что все еще бушует купец, вот и присел в сторонке – думаю, дождусь, пока успокоится Мойша, тогда и пойду к нему снова денег под залог просить.

Сижу я так в сторонке и слышу, как ругается Мойша: «Слово, как камень! Идиот! Как камень! Знал бы он, как из-за камня этого я..! Да если бы..! Из-за этого камня я тридцать лет песком осыпался!». Вот стал Мойша успокаиваться, уже не ругается на чем свет стоит, а говорит тише, но я пока слова-то разбираю – любопытство меня взяло: «А и камень червяк точит, – ворчливо так говорит, – а мое слово никакому червяку не по зубам». Тут не выдержал я – так захотелось узнать, о каком камне речь идет, да при чем тут червяки и как это Мойша песком осыпался, что постучался в дверь дома, к тому же Мойша уже явно утихомирился.

Мойша Хаим и правда впустил меня к себе в дом и хотя и смотрел исподлобья, но ожерелье взял и дал под него денег, как обычно, честно оценив золотую вещицу. Робел я перед гневом уважаемого Мойши Хаима, да любопытство мое оказалось сильнее робости, тем более что деньги за ожерелье были уже у меня в руках и моя Сара была мне не страшна.

– Скажи, уважаемый Мойша Хаим, – обратился я к своему кредитору, одновременно думая, как бы так деликатно выразиться, чтобы про камень не упомянуть да снова не ввести Мойшу во гнев, – как же ты тридцать лет песком осыпался?

Понурился Мойша Хаим, опустился в глубокое кресло и молча мне на другое рядом указал. Я сел и тоже замолчал – ждал, пока Мойша заговорит сам.

– Вижу, любопытен ты, Шмуль, а это хорошо – любопытство ведет к знанию, а знание спасает от многих несчастий. Если бы я, Мойша Хаим, был в юности любопытен и хотел бы учиться, чтобы больше знать, не случилось бы со мной того, что случилось.

И рассказал мне уважаемый Мойша Хаим, что, когда он был совсем мальчишкой, но уже закончил обучение у ребе Авраама, звал его ребе остаться певчим при синагоге – очень уже красив был голос юного Мойши – и изучать Каббалу, которая, как известно, открывает тем, кто не жалеет сил на ее изучение, все тайны мирские. Ребе Авраам, как объяснил мне Мойша Хаим, был великим ученым и знал буквально все на свете, так что учиться у него счастьем бы было для любого, да не оценил юный Мойша своего счастья. «Не был я любопытен, – сказал мне Мойша Хаим, – ничем не интересовался, кроме купеческого дела, и все мирские тайны вместе казались мне пустой болтовней».

Мойша собирался продолжить дело отца своего, а отец Мойши был купцом. Как-то раз послал Мойшу отец с поручением к своему коллеге по торговому делу, и хотя путь от Вильны был не близок, юноша отправился один. Мойше было тогда всего пятнадцать лет, но отец спокойно отпускал парня одного, потому что считал, что еврейский купец должен быть готов к любым опасностям и уметь находить выход из любой ситуации так, чтобы ни зверь, ни человек, который часто для еврейского купца намного страшнее дикого зверя, не принесли ему неприятностей. К встрече со зверем и злым человеком подготовил Мойшу отец, а вот к той встрече, что произошла, когда юноша возвращался в Вильну, не подготовил, да и не мог бы. Вот ребе Авраам, тот бы мог, но Мойша не захотел учиться у ребе.

Итак, юноша, успешно выполнив поручение отца, возвращался поздним вечером обратно в родную Вильну. И тут прямо на дороге перед ним встала маленькая крестьянская старушонка – непонятно, откуда и взялась, как будто из-под земли вылезла или с неба свалилась. Примерно так оно и было, да ведь Мойша об этом не знал, он только и успел натянуть поводья своего коня, чтобы не сбить старушонку.

А уж и страшная она была, эта старуха! Глаза все в морщинах, как будто в песке утонули, а сами зеленоватым светом отливают; носище – длинный, прямой, как у аиста; рот, наоборот, кривой, а зубы во рту в два ряда растут, и все – зеленые. Такой была на самом деле эта старуха, и если бы такой увидел ее Мойша, то ничего бы с ним не случилось. Увидел же Мойша маленькую щупленькую старушонку в крестьянских одеждах и предложил подвезти – жалко ему стало, что старушке придется одной ночью пешком идти. Залезла старушка в повозку, а конь Мойши вдруг как захрапит! И встал на месте! Долго уговаривал коня Мойша, наконец, тот неохотно тронулся. Едут они, едут, Мойша коня погоняет, а старушка – за спиной парня. Мойша попытался было поговорить с бабушкой, да старуха что-то прошамкала в ответ, чего парень не разобрал, вот он и оставил ее в покое. И почти уже подъехали они к Вильне, как показалось Мойше, что старуха за его спиной зубами поскрипывает да так шмыгает, как будто принюхивается к чему. Обернулся парень и увидел и глаза, в морщинах, как в песке, утонувшие да зеленоватым светом отливающие; носище, прямой и длинный, как у аиста; а рот, наоборот, кривой, а зубы во рту в два ряда, и все – зеленые! И шмыгает длинный прямой носище, принюхиваясь к нему, Мойше, а рот с двумя рядами зеленых зубов недвусмысленно тянется к его шее! Сейчас уже вцепится в него! Мойша почти услышал, как хрустнули позвонки в зеленых зубах!

Закричал тут Мойша слова молитвы, а сам хлещет старуху кнутом своим, которым он коня погонял, хлещет, а старуха все растет, растет и вот уже нависает над Мойшей, кривой рот раскрывает, зелеными зубами щелкает! И пришел бы конец тут юноше, если бы не молитва, которую Мойша кричал. Вы не подумайте, Мойша не был неучем, он успешно учился в школе, иначе бы ребе Авраам не позвал его изучать Каббалу, и все главные молитвы Мойша прекрасно помнил. Так вот, обожгло молитвенное слово страшную старуху, свалилась она с повозки, с ненавистью взглянула на Мойшу и прошипела: «Пусть та песчаная насыпь станет скалой каменной, а кости твои – песком!» – и тут же увидел Мойша, как огромная песчаная насыпь перед Вильной превратилась в серый камень, а сам почувствовал слабость во всем теле, да такую, что с трудом вожжи в руках удерживал. Старуха же между тем продолжала свое шипение: «И пусть осыпаются твои кости песком, пока сей камень в песок не обратится».

Договорив последнее слово, страшная старуха исчезла, а Мойша тихонько тронул поводья и медленно направился в город. Если бы было Мойше любопытно то, чему собирался обучить его ребе Авраам, то узнал бы он от ребе, что живет в черных густых лесах страшное чудовище по прозвищу Лилит Черная Луна. Говорят, в молодости Лилит Черная Луна была прекрасна, но, прожив не одно тысячелетие, состарилась и утратила свою красоту. И такая злоба взяла Лилит из-за утраты своей красоты, что превратилась она в ведьму-призрак и стала еще страшнее. Теперь является она ночью припозднившимся путникам, юнцам безусым – той старушкой, которой стала, прожив не одно тысячелетие, а зрелым мужам – прекрасной женщиной, какой была, пока не пришла к ней старость. Она вгрызается человеку в кости и грызет их, пока он не умирает, и страдания ее жертв еще усиливаются, потому что, терзая их, принимает Лилит Черная Луна свой истинный облик страшной ведьмы-призрака. Вам кажется, что Мойша Хаим легко отделался? Ничуть не бывало.

Проклятие Лилит Черной Луны вовсе не лучше, чем страшная смерть от ее зубов, потому что превращает жизнь человека в сплошную пытку. Пусть не сама Лилит, но ее проклятие грызет кости человека, и каждое движение дается ему с огромным трудом, а по ночам адские боли не дают ему уснуть, и может продолжаться это долгие годы. Мойша Хаим заболел, он уже не каждый день вставал с постели, а когда вставал, то еле-еле переступал ногами, да и сон не приносил ему облегчения, потому что прерывался болями. От горя вскоре скончались родители Мойши, и дело отца его быстро пошло на убыль, потому что некому стало им заниматься, а вскоре от него ничего не осталось.

Теперь Мойша, когда мог ходить, проводил дни в синагоге, где пел в хоре, ведь голос его от проклятия Лилит не пострадал, и изучал Каббалу. Как-то раз солнечным летним утром с трудом Мойша встал с постели, с трудом вышел из своего дома, чтобы добраться до синагоги, да не хватило у него сил. Сел он недалеко от своего дома, как раз там, где я сидел, пережидая гнев уважаемого Мойши Хаима, и прикрыл глаза, мечтая о том, что пройдет мимо хорошенькая Лея да и улыбнется ему.

– Эй, человек, ты живой еще? – голос, которым окликнули задремавшего было на солнышке Мойшу, ничуть не походил на нежный голосок Леи, Мойше даже глаза открывать не хотелось. Однако все-таки глаза он открыл и увидел перед собой человека страшного, похуже Лилит: с телом, полностью прямыми красными волосами заросшим, и одежды не надо, а кожа на лице – как у арапа, черная да блестящая.

– Ты кто такой будешь? – спросил прохожего Мойша.

– Я демон Асмодей, – ответил ему прохожий, – я по свету хожу, народ Израилев во грехи ввожу, чтобы весь мир осудил народ Израилев и Сам Господь отрекся бы от него.

– Асмодей, скажи, а тебя кто-нибудь слушает, такого безобразного?

– Так это я тебе в своем истинном обличье явился, потому что жить тебе осталось всего год, и для тебя мне стараться незачем, а люди во мне видят то, что им особенно дорого, а то как же их в соблазн ввести!

Обрадовался Мойша, что через год прекратятся его муки и успокоится душа, и не жалко ему было молодой своей жизни, потому что болезнь измучила его. И тут вспомнил он, что недавно рассказал ему ребе Авраам, и обрадовался еще больше – проснулась в его душе надежда. Ребе Авраам же рассказал Мойше, что живет у демона Асмодея в царстве его подземном алый червь Шамир. Этот алый червь Шамир камень жует и в песок переваривает, его даже царь Соломон использовал, чтобы построить Храм, потому что Господь запретил при постройке Храма прикасаться к камню железом. Осталось только Мойше уговорить Асмодея одолжить ему алого червя Шамира, тот сгрызет скалу, переварит ее в песок, и кости Мойши сразу окрепнут.

– Асмодей, – осторожно так обратился Мойша к демону, – а одолжи мне своего алого червя Шамира ненадолго? Ты сказал, что мне жить год осталось, а он скалу сгрызет, в песок переварит, и я поправлюсь.

– А что ты мне за это дашь? – демон же – он на то и демон, чтобы никому не помогать, по крайней мере, без собственной выгоды.

Столковались Мойша с Асмодеем о своеобразных процентах от того времени, что отпущено Мойше: Мойше жить осталось двенадцать месяцев, и двенадцать месяцев алый червь Шамир будет грызть камень скалы, а Мойша – мучиться от болезни. Через двенадцать месяцев камень песком рассыплется, а Мойша поправится, но станет после этого деньги давать под залог, обманывая людей и забирая у них вещи по малой стоимости. И все люди будут плохо думать о Мойше, а по нему судить и о других евреях. Если же алый червь Шамир поторопится, то, кроме этого, придется после смерти Мойше в аду томиться столько времени, насколько раньше закончит Шамир свою работу: если справится Шамир за одиннадцать месяцев, то томиться в аду душе Мойши один месяц, а если алый червь за день поспеет, то – одиннадцать месяцев и двадцать девять дней.

И вызвал тогда Асмодей алого червя Шамира из своего подземного царства. Шамир камень грызет, Асмодей в доме Мойши сидит – ждет, а самого Мойши нет – он ушел к ребе Аврааму, чтобы одолжить у него денег – Мойша помнил, каким способом царь Соломон обманул демона Асмодея. Алый червь Шамир справился за один день, и гореть бы душе Мойши в аду одиннадцать месяцев и двадцать девять дней, то есть почти столько же, сколько самым великим грешникам (известно, что только самые великие грешники горят в аду двенадцать месяцев), если бы не уроки ребе Авраама. Мойша от ребе Авраама знал, что царь Соломон опоил демона Асмодея и наложил на него цепь с Божественными печатями, тем самым подчинив себе. Мойша же не собирался так поступать с демоном – он учился у отца быть честным купцом и уговор нарушить не мог. Но и следовать уговору не собирался – не хотел Мойша ни в аду гореть, ни людей обманывать.

Купил Мойша Хаим на деньги, одолженные у ребе Авраама двенадцать бочек красного вина, и приказал доставить их к своему дому, где ждал его, как вы помните, демон Асмодей. Асмодей же, как увидел бочки с вином, так сразу и вспомнил, как обманул его царь Соломон, но вспомнил демон и божественный вкус благородного напитка, и веселье, которое приносит вино. Вот и решил Асмодей, что Мойша – не царь Соломон, недаром прозванный мудрейшим из мудрых, никогда Мойше не обмануть демона, так что почему бы не продать один из месяцев адских мук Мойши за бочку этого прекрасного вина?

А Мойша, как мы знаем, и не собирался обманывать демона. Он охотно продал бочку вина за месяц своих мучений. Как он и думал, одна бочка только раззадорила Асмодея, поэтому он продал вторую бочку за второй месяц своих мучений, за ней была третья, потом четвертая, и так все двенадцать месяцев выкупил Мойша Хаим у демона, и от двенадцатой бочки осталась одна кружка, потому что, как мы помним, не ровно двенадцать месяцев должна была мучиться в аду душа Мойши, а одиннадцать месяцев и двадцать девять дней.

Утром проснулся демон Асмодей, а голова трещит, в глазах – муть сплошная, тело наизнанку выворачивает, и худо ему так, как только раз было, тогда, когда опоил его вином царь Соломон. И только одно может помочь несчастному демону – кружка того же вина. А тут и Мойша – здоровый и свежий, и такой довольный, что готов даже поднести демону эту кружку вина… да с одним условием: не надо будет Мойше людей обманывать. Что было демону делать? Выпил он вино, забрал своего алого червя Шамира да и убрался в свое подземное царство.

Мойша же восстановил дело отца – было бы здоровье, а купеческое дело Мойша знал и любил. Но и науку у ребе Авраама он не оставил, потому что научила его жизнь, что случается порой то, что без мудрости книжной никак не осилить. А как овдовела Лея, так Мойша Хаим женился на ней, но вы это и сами знаете, потому что все евреи Вильны гуляли на его свадьбе.

Так что живет теперь Мойша Хаим, честнейший человек, здоровый и крепкий в свои пятьдесят лет, как молодой дуб, и горя не знает, только процентов ни с кого не берет да очень не любит упоминания о камнях. Если кто из вас решится выведать у него его историю, так вам надо про камни упомянуть, он разозлится, да, глядишь, что и узнаете, как я узнал.

– Дядя Шмуль, а мы все знаем про Мойшу Хаима!

– Да как же вы узнали, ведь он никому, кроме меня, никогда…

– А ты ее нам сейчас сам рассказал, да и не заметил!

А ведь верно, рассказал. Вот вырвется у меня слово, за ним – другое, а там уже и история готова. Как бы теперь не прогневался на меня Мойша Хаим да не перестал одалживать деньги под залог! Но да он никогда не узнает, что разболтал я его историю, если, конечно, слово за слово… Нет, ни за что ему не признаюсь, а не знаю даже, что услышу тогда от моей Сары!

Чтобы кости не ломались

И спина к земле не гнулась,

Были гибкими суставы,

Мышцы радостно играли

Под упругой юной кожей,

Постарайся утром ясным

Солнце алое увидеть,

Или на закате алом

Солнце на ночь проводи.