Мои соседи упыри

Довелось мне за свои годы видеть всякое. Не назову себя трусом, но и героем тоже никогда не был. На рожон старался не лезть, хотя нрав очень непростой всегда был. Наверное, из-за этого я и пережил трех жен, а сейчас вот на старости осознал весь ужас одиночества. Конечно, я не прямо таки аки стебель в степи, но уже десять лет живу один в доме. Дети и внуки навещают редко. Я их не виню — время такое.

Характер у меня немного отшельничий. С людьми схожусь нелегко — поэтому, когда один остался, то не слишком переживал по этому поводу. Только вот оказалось, что не так уж хорошо я себя знаю. И дом свой тоже. Первое время не замечал даже: жена летом умерла — работы в деревне выше крыши. Засыпал в секунду, а вот когда зима пришла, так думал волком завою. Темнеет рано, телевизор я не любитель смотреть; приемник послушаю, газетенку почитаю — и все. Вроде усну. Затем среди ночи проснусь и лежу, слушая как часы на стене секунды отбивают. Один раз вынес их из спальни, чтобы не мешали. Через полчаса притащил обратно — тишина так на голову давит, что прямо звенит в ушах. Что делать? Жизнь свою листаю.

В последнее время об отце часто думать стал. Одно единственное воспоминание у меня о нем. Как на фронт его провожали: на руках меня нес. Вот же интересная штука — память старческая. Что вчера ел, хрен припомню, а вот то, что лет сто назад было — так это запросто. И улицу зеленую помню, с вишнями, и вокзал, и сестру с братом, и маму плачущую. Лицо отца, правда, словно в тумане, но голос такой бархатный — мать говорила, что он красиво пел. Вот про этот голос и руки его, что несли меня, вот про это вспоминаю. Что было бы со мной, вернись он живым? Стал бы я тем, кем есть? Легче бы мне было?


Кто-то постучал в окно. Я даже не сразу сообразил, что произошло. Думал, это у меня в мыслях все. Прислушался. Точно! Стучит кто-то тихонько в шибку снаружи. Сердце чего-то стало колотить. Приподнялся на кровати и полез рукой к стене. Там у меня топор стоит. Говорил внуку, чтобы ружье привез, а то мало ли кто здесь лазит среди ночи.


Подошел к окну слышу:

— Коля, открой. Дело есть.

Андрюха, сосед мой, стоит. По возрасту он даже старше меня будет.

— Сейчас, — говорю.

Накинул фуфайку и вышел в сени. Мороз, зараза. На улице снег сыпет.

— Ты чего это не спишь, старый хрыч? С Машей чего случилось?


На улице моей он один с женой остался. Да и вообще в деревне человек тридцать от силы проживает. Повезло мне, что они есть, да еще и так рядом. Всегда старались друг другу помочь.


Андрюха прошел на веранду. Смотрю: рука правая в крови вся.

— Бинт есть? — спрашивает.

А сам бледный стоит. Сто лет его знаю: сорвиголова знатный, а тут смотрю — как вроде бы испугался чего-то. Глаза бегают, не понимает, что происходит. Расспрашивать сразу не стал. Пусть в себя придет для начала. Зашли в дом. Я ему рану промыл.


Странная рана, не иначе собака руку рвала.

— Рэкс твой постарался? — киваю на руку.

— Не, — говорит. — Водки дашь?

Налил ему, после того как повязку наложил.

— Ты лучше, Коля, и себе налей.

— Да нельзя мне. Сердце.

— А у меня не сердце что ли? Ну, как знаешь.


Выпил. Сидит в одну точку смотрит. Потом вроде стал приходить в себя. Отогрелся. Разморило его маленько.


— С Машей все в порядке? — спрашиваю.

— Померла, — выдохнул, на руку посмотрел.

Я вскочил. Обнял его. Как первая жена умерла, я вот так же прибежал к нему ночью.

— А с рукой что?

— Пойдем, — говорит. — Поможешь мне.

— Конечно. Сейчас только оденусь теплее.


Вышли на улицу. В окнах у Андрюхи свет горит.

— Ты только это… короче в руках держи себя, — говорит мне у дверей своих. — Ты же знаешь, болела она. Давай… Ты зайди, а там посмотрим, что скажешь.


Что сказать? Увиденное вывернуло меня наизнанку. Маша лежала на полу посреди комнаты в какой-то неестественной позе с изогнутой спиной. Она очень исхудала. Я давненько не видел ее, но теперь и вовсе не узнал. Кожа на ее теле почернела, а глаза… слава богу, они были закрыты. Это была измученная, иссохшая женщина с огромным деревянным колом, торчащим из груди.


Удивительно, но крови было мало: небольшая лужица, да и только.

— Она упырь, — прошептал Андрюха. — Я только недавно догадываться начал. Руку это она мне погрызла. Ты присмотрись к ней. Видишь краешки клыков во рту? Как бритвы. А кусает так, словно щекочет, я и не понял вовсе, что происходит. Проснулся ночью от того, что вроде Мурка моя мне руку облизывает; только как вроде покалывает немного. Хорошо, что не дернулся сразу. Как чувствовал. Глаза приоткрыл, а это она на четвереньках у кровати стоит. Я ногой ее отпихнул, что было силы. Свет включил. А она, не поверишь, шипит как кошка — и на меня... Кол я этот как раз за пару дней до этого вырезал — вот и пригодился.


Смысл его слов не сразу ко мне дошел. Упырь? Какой упырь еще?


— Слушай, Андрей, не помощник я тебе в этих делах. Пойду я.

— Думаешь, это я ее нарочно убил? Знаю, что думаешь. Небось, сразу милицию побежишь вызывать?

— А ты бы не вызвал? Сам посуди. Тут перво-наперво милицию нужно.

— Вот и вызовешь. Но сперва помоги мне.

— Чем?!


Пошел куда-то в кладовку. Рылся долго. Вынес ружье охотничье.

— Пристрели ты меня Христа ради. Не могу сам себя.

— Значит, сам, выходит, не хочешь грех на душу брать, а меня просишь? Нет, дорогой. Справляйся сам здесь.


Я двинулся к двери, но он преградил мне дорогу. Взвел курки.

— Выходит, ты и меня убьешь? Ну, стреляй. Чего стоишь? Стреляй, говорю!


Грохнул выстрел. За ним еще один. Я даже присел. По ушам так дало, что мало не покажется.

— Вот же сволочь, — крикнул Андрюха. — Ушла!


Звон и боль в ушах не сразу дали мне понять что произошло. Очухавшись, я сперва ощупал свое тело. Вроде цел. В доме куча дыма от выстрела и едкий запах пороха.

— Ёлы-палы, — протянул я. — Что у вас здесь творится?

— Ушла, сволочь. Ну? Теперь веришь?! — посмотрел на меня бешенным взглядом Андрей. — Осиновый кол, выходит, совсем не годится.


Комната была пуста. На том месте, где еще секунду назад лежал труп, похожий на Машу, теперь осталась только небольшая лужица крови.

— Дела-а-а! — только и сказал я. Дым рассеялся, и из окна в комнату ворвался холодный воздух. — Как это сейчас… вот прямо здесь? И вообще – что?!

— Хватит трындеть. Ее нужно поймать, иначе натворит дел.


Андрюха вышел в кладовую, а я все пытался сложить в уме произошедшее.

— Не забыл еще, как оружием пользоваться? – в руках сосед держал обрез.

Я молча взял его, и мы направились к выходу.

— Далеко она не ушла. Смотри: струйка крови по снегу тянется.


След уводил нас к сараю, где ночевала корова.

— Может, свет зажечь? — спросил я.

— Так и поступим. Ты свет по моему знаку врубай. Она наверняка оттуда выскочит. Не любят они свет яркий.

— А как ты ее убить собрался? Если уж с такой раной она живет, то что же это сделать нужно, чтобы лишить жизни такую… Машку?

— Голову отрезать, — мрачно ответил Андрюха. — Только обездвижить ее нужно. Я вот дурак было подумал, что конец ей, да и не связал, а теперь вот…


В сарае послышался шорох. Мы замерли и приготовились стрелять. Ночь была ясной — видимость отличная. Что-то в сарае планомерно и неуверенно двигалось к выходу.

— Ну, давай же, — тихо прошептал Андрюха.


В дверном проеме что-то зашевелилось, а затем на улицу вышла корова. Она шла неуверенно, словно пьяная и, прошагав несколько метров, упала на передние ноги, тяжело вздохнув. Как раз в этот самый момент в нашу сторону огромными прыжками стало двигаться нечто похожее на человека: оно скакало словно кузнечик, только кузнечик размером с Машу. Потом буквально через долю секунды я почувствовал сильный удар в грудь; раздалось два выстрела. Лежа на земле, я видел, как Андрюха подошел ко мне и поднял выпавший из моих рук обрез.


— Жив? — спросил он.

— Вроде.


Я все лежал. Ничего не болело, я просто очень сильно испугался и теперь находился в состоянии ступора. Мой сосед шагал по скрипучему от мороза снегу. Вскоре он остановился, и еще два выстрела прокатились по округе. Затем я услышал шорох и как кто-то возится с чем-то.


Поднявшись на ноги, увидел Андрюху на коленях у лежавшей рядом Маши. Он отрезал ей голову.


— Нужно где-то спрятать труп, — сказал он, когда подошел ближе.

— А что ты скажешь детям? Да и вообще людям?

— Ничего. Это тебе придется отдуваться.

— В каком смысле?

— Укусила она меня. Не видел, что ли? Кровь заражена. Через неделю стану ломиться к тебе в дом, чтобы сожрать заживо. Застрелить меня нужно и голову отрезать. Это тебе сделать нужно, Коля. И чем быстрее, тем лучше. Скажешь, что уехали мы. Я записку оставлю. Вот так вот. Но ты не боись. Сначала эту, — он осекся, — то есть Машу приберем, а потом я дома порядок наведу. Послезавтра и прикончишь меня. Голову отстрелить можешь, как я вот ей. Быстрее так, да и возиться меньше. Только прошу: захорони ты нас рядом. Вот где ее прикопаем — там чтобы и я лежал.

— Андрей…

— Что Андрей? Я тебе говорю: нет выхода другого. Давай лучше помоги мне…


***

Пристрелил я его, как и условились. Место в овраге нашем выбрали, среди рощи дубовой. Земля, зараза, такая мерзлая, что мы, два старых деда, все из сил выбились, пока две ямы копали.


Андрюха на глазах меняться стал. Когда дуло ему к голове приставил, так прямо заметно было, как он ждет этого облегчения.


— Готов, старый ты хрыч? — улыбается. — Всегда знал, что с тобой в разведку пойти можно. Ты только запомни – упыря в дом не приглашай, и не войдет он. Бывай, Коля.


***

Пришел вот я домой к себе и думаю. А как Машка заразилась-то? И почему я не спросил? А вдруг и меня подобное ожидает? Кто ж мне поможет тогда?

Спустя три дня, ночью, слышу — в окно стучат. Приподнялся с кровати. В горле пересохло всё. Сердце ноет. Послышалось? Валидол со столика взял и под язык подложил. Ружье теперь у меня рядом с кроватью. Взял его.

Гляжу в окно, стоит кто-то.


— Дядь Коль, откройте, — слышу . — Это Алла. К родителям не могу дозвониться.


Открыл. Стоит на пороге. Румяная, смеется. Я ее с детства знаю. Бедное дитя.


— Отец записку оставил, что уехали он с матерью в госпиталь военный.

— Да, говорил он. Ну, ты проходи, чего стоишь-то?

— Спасибо. Холодно так. Ужас.


Сели в комнате. Я за стол — она напротив.


— Так куда они уехали, говорите? Маме ведь нельзя никуда — ей переливание недавно сделали.

— Переливание? — наконец-то начало прояснятся. — Не знал. А донор кто?

— Я.


Пауза и тишина.


— Так это, выходит, и тебе голову отрезать нужно? – говорю с насмешкой.


Сверлит меня глазами, словно хищник к прыжку готовится. А ружье Андрюхино смотрю, у стены поставил.


"От ведь дурень".


— А ты попробуй, старик.


Шарахнул выстрел. Хорошо, что я обрез под столом прячу.


Опять завтра яму копать.