Клад для батюшки

Я вам расскажу, что за чудо вышло у нас в Лопатнях. А в Лопатнях у нас много чудес случается, всех и не рассказать, потому что Лопатни наши – село необычное. Да вы, верно, ничего и не знаете про наши Лопатни? Сам Ермак Тимофеевич родом из села Лопатни, вот какое наше село! Ермак Тимофеевич земли Сибирские открыл, так что не стой в наших краях село Лопатни, не родись в нем славный казак Ермак Тимофеевич, не было бы в России земель Сибирских, и была бы Россия вполовину меньше.

Стоит наше село на холме, который еще наши предки Бараньим прозвали, потому что там давным-давно круторогий баран пятерых волков победил. Не верите? Зря. Так оно и было, когда здесь еще не стояло наше село. Отбился один баран от стада, и волки его погнали. Загнали барана на этот холм, а он рога выставил – и на волков! Волки хвосты поджали, да и в лес убежали, а наши предки на этом холме поселились, холм Бараньим прозвали, а село – Лопатнями, потому что люди здесь поговорить любят – лопочут, значит, много.

Но славятся наши Лопатни не круторогим бараном, и даже не тем, что сам казак Ермак Тимофеевич отсюда родом, а теми чудесами, что у нас в Лопатнях случаются чуть не каждый божий день. Обо всех чудесах я вам не расскажу – язык отсохнет, а вы лучше приходите к нам в Лопатни на Николу Вешнего, когда мы пиво варить начинаем, да и идите сразу к Ваське Шевцову, его избу вам каждый покажет. У Васьки Шевцова мы собираемся на наши мужицкие братчины и в Николин день, когда пиво варить начинаем, и всегда, когда работа к земле не гнет, бабы пряжу прядут да песни поют, а мужику в своей избе вроде как и делать нечего. Да вы не подумайте, что мы у Васьки-то пивом допьяна напиваемся. Как в старинной песне поется:

Нам не дорого, братья, пиво пить,

пиво пьяное,

А нам дорога, братья, беседушка смиренная,

Как во той беседушке сидит мужье

все честное,

Говорят они речь-пословицу старинную…

Вот-вот, старинные песни – правильные, слов из такой песни не выкинешь, так что приходите к нам в Лопатни, да сразу и к Ваське Шевцову, если на Николыцину попадете, то про все наши лопатинские чудеса услышите. Но про одно чудо-чудное да диво-дивное я вам сейчас расскажу. Было это не так давно, да и не сказать, чтобы намедни приключилось. У Васьки Шевцова на Никольской братчине вы и про стародавние времена услышите, а я – не рассказчик, говорю только то, что своими глазами видел.

Так вот, было это, когда я пешком под стол ходил, да все примечал, потому что был я мальцом смышленым, не обидел Господь разумом, грех жаловаться. Когда я еще мальцом был, служил у нас в нашей церкви Святого Николы, Угодника милостивого и Чудотворца батюшка. Батюшку отцом Владимиром звали, и был наш батюшка особенным. Да у нас в Лопатнях все не как у людей, а по-особенному но такого, как отец Владимир, батюшки и у нас никогда не было.

Отец Владимир приехал к нам в Лопатни из самого Петербурга. В Петербурге, он нам рассказывал, есть Монастырский остров, так наш батюшка на этом острове жил да поповскому делу учился. Этот остров потому и называется монастырским, что живут на нем одни монахи и те, кто поповскому делу учатся. Там и церква есть большая, и еще есть церкви поменьше. Я было задумался, зачем так много церквей, неужто все люди на этом острове в большую церкву не помещаются? У нас в Лопатнях одна церква Николы Угодника, и не сказать, чтобы очень большая была, а мы всем селом в ней Богу молимся, а по престольным праздникам и с окрестных деревень народ собирается – в тесноте, да не в обиде. Но батюшка мне объяснил, что молиться на Монастырский остров со всего Петербурга люди собираются, и их намного больше, чем и в Лопатнях, и в окрестных деревнях, и из других городов люди специально приезжают помолиться на Монастырском острове, и даже из-за границы, вот и нужно много церквей, чтобы люди не давили друг друга, а спокойно Богу молились. Я тогда совсем мальцом был – не мог и вообразить себе так много людей сразу, что в одну церкву им не влезть.

Сейчас-то я понимаю, что есть на земле города, где живет народу намного больше, чем у нас в Лопатнях, и даже больше, чем в Лопатнях и во всех окрестных деревнях, вместе взятых, хотя и наши Лопатни – село немаленькое. Жил наш батюшка со своей попадьей матушкой Натальей в домике при церкви. Хозяйство они вели небогатое – одна корова, одна лошадь, одна свинья, птицы немерено, пес да кошка. У нас в Лопатнях дворы крепкие, так что жил наш батюшка едва ли не беднее всех на селе. Мы-то понимали, что нехорошо это, когда поп на селе беднее прочего народу живет, вот мы всей общиной и решили выделить отцу Владимиру с матушкой Натальей телочку, да еще свинку их к кабану свести, чтобы был у них к Рождеству поросеночек. Поросята – дело хорошее, и мясо к осени, и, если хороший приплод, продать в ярмарочный день можно, или оставить, чтобы в хозяйстве свиньи велись. Мы уже и телочку подобрали, ладненькую такую, рыженькую, с белым пятнышком на лбу, да батюшка – ни в какую.

Говорит, что и так матушка день-деньской за скотиной ходит да в огороде пропадает, да и ему хлопот полон рот – и сена накосить, да и то хлев починить, то огород забориком обнести… А он здесь, в Лопатнях, не для этого. Ему надо и службы божественные служить, и с людьми разговаривать – наставлять народ на путь истинный. Да и у матушки попадьи дел полно – и хор церковный на ней, и воскресная школа. Мы сказали, что поможет батюшке община с хозяйством управиться – если всем миром взяться, то и труд невелик, да отказался наш батюшка: у нас, мол, и без него в страдную пору работы хватает, а они с матушкой попадьей не бедствуют.

Таким вот особенным был наш батюшка из Петербурга, до него, да и после ни один поп не отказался ни от телочки, ни от помощи в хозяйстве, ни от какой иной общинной поддержки. Вот сейчас у нас, после того как отец Владимир с матушкой Натальей на Север подались тамошних жителей в веру христианскую обращать, служит в Никольской церкви отец Сергий, так он и телочку от общины принял, и работой ему помогаем.

А еще наш батюшка отец Владимир бывал к нам, простым людям, строг и порой так сильно нас ругал, что самым отчаянным невмоготу становилось. Ругал за то, что в Святки наши парни, да мужики, да вдовицы в разных чудищ наряжаются, козу по дворам водят да матерные песни поют. Говорил батюшка, что грех это, да где ж нам его слушать – испокон веку все предки наши на Святки в чудищ наряжались да песни матерные пели. А пуще того девок отец Владимир ругал за то, что гадают они в Святки. Говорил, что так мы с чертями заодно становимся и Богу это не по нраву. А что черти нашим играм святочным радуются, знаем мы.

Вот в Забродье, что в трех верстах от наших Лопатней, собрались как-то в Святки девки на посиделки в баню. Гадать хотели, да к ним парни незнакомые на огонек заглянули. Стол накрыли прямо в бане, да и пошло гулянье. Парни девкам нравятся – красивые да вежливые, а откуда они, не говорят, да девкам не больно-то и надо – спасибо, гулянье на славу идет. Одна ложку под стол уронила, а малая девочка, сестренка ее, седьмой годок тогда девке шел, за ложкой-то и полезла. И видит, что у парней тех вместо ног – копыта! Ребенок – до семи лет ангел, вот и увидела малая то, что от других скрыто. Стала девочка по нужде проситься, сестра вышла с ней, а малая ей и рассказала, что она увидела. Девки – бежать, а за ними – вой страшенный, пурга, буря! Как уж другие девки спаслись из той бани, я не знаю, а сама баня сквозь землю провалилась, на том месте яма и сейчас есть. Если пойдете через Забродье, спросите, где там Бесовская ямища, вам каждый покажет. Но и сами знаем мы это, и батюшка нас учил, а все равно, как канун Рождества, так уже к вечеру слышны отовсюду на селе колядки – собирается народ на веселье. И гадают наши девушки, и рядится народ в Святые вечера, потому что так делали наши предки. Отец Владимир в канун светлого праздника Крещения народ исповедовал, а тех, кто гадал и рядился, бранил крепко, но грех отпускал, а парни и мужики, кто поздоровее, в Крещение в проруби купались, где батюшка в праздник воду святил.

Ругал нас батюшка и за костры в Иваньевскую ночку, и за то, что когда жатва пройдет, последний сноп Илье на бороду оставляем, да не шибко-то и ругал, а масленичные песни вообще любил. Как бабы на холм поднимутся, чтобы Масленицу песнями проводить, а из Забродья, что за три версты, им забродские бабы песнями и ответят, так спешит наш батюшка со двора на улицу, а матушка Наталья – за ним. Стоят оба и слушают, а лица у них такие, словно солнышко весеннее светлым лучиком их озолотило.

Как ни строг был к нам отец Владимир, но и пошутить любил. Как-то раз пришла к нему Матрена наша, а тут надо сказать, что уж сильно склочная баба была эта Матрена. Мужика своего совсем забила, он уже и горелку попивать начал – от такой жены и святой бы запил. А как выйдет Матрена на улицу, так собирайтесь, люди добрые, на бесплатный цирк: враз склока да брань, а порой и до драки доходило. И вот пришла Матрена к отцу Владимиру: «Помоги, – говорит, – батюшка, чтобы не браниться мне. Знаю, грех это, а невмоготу, точно сам нечистый за язык тянет». Выслушал отец Владимир бабу да и дал ей пузырек со святой водой. Как только, значит, захочется Матрене браниться, должна она из пузырька этого святой воды в рот набрать и держать во рту, пока охота не пройдет. Послушалась баба глупая батюшкиного совета – сразу тише у нас в Лопатнях стало, а вскоре и мужик ее горелку пить забросил. Все село потешалось, глядючи, как Матрена за пузырек хватается. С полным-то ртом воды особо не побранишься, да Матрена поверила, что святая вода ее от брани вылечила, да и за святого батюшку нашего почитала.

А еще с отцом Владимиром всякие неурядицы приключались. Ни сам батюшка, ни матушка попадья хмельного в рот не брали, и не то что горелки, а и пива даже на Николу Вешнего, и только любили принять за праздничным столом в Рождество по маленькой рюмочке вишневой настойки.

Как-то готовила матушка Наталья настойку, да и выкинула пьяные вишни, а курицы их склевали. Склевав же, пошатались по двору, пошатались и заснули, только что не храпели. Матушка – в слезы: мор птицу побил. И соседки перепугались, что к ним беда перейдет. Вместе ощипали куриц – зачем перу пропадать? – и уже собирались зарыть, как те просыпаться начали. Долго еще по поповскому двору голые курицы расхаживали, народ смешили.

Да что тут говорить, любили мы нашего батюшку, хоть и строг он к нам был, и когда злая хворь на отца Владимира накинулась, всем селом его лечить пытались. И бабку Иринью, шептуху нашу, к нему приводили, и доктора из города приглашали, да только грызла хворь нашего батюшку и отступать не собиралась. Думали было к Пахому, колдуну нашему, на поклон пойти, да тут батюшка, как ни плох был, а воспротивился: «На все, – сказал, – воля Божья, а у колдуна лечиться не пристало православному человеку».

Хворь все нутро батюшкино изгрызла, высох он, с лица спал, и стал как будто старец древний, пусть и годами не стар был. И видели люди, как во время службы вдруг выступит пот на лбу батюшки, а бывало, что и сгибался он от боли. Болел у отца Владимира живот, а почему болел, о том и доктор из города сказать не смог, а я так думаю, что поселился у отца Владимира в животе червь животный, который и грыз батюшкино нутро, и изгрыз бы все, если бы не помощь Божья за наши молитвы. Мы уж и не надеялись ни на что и думали, что скоро похороним нашего батюшку, как чудо случилось. А и как не случиться было чуду, если мы всем селом за батюшку нашего молились!

Случилось чудо аккурат в Иванов день – самое время для чудес. В каждом селе свой престольный праздник: у нас в Лопатнях на Николу гуляют, в Клинищах – на Илью, а на Ивана – в Забродье. Вот и шел наш Петька-пьяница с гулянья забродского домой, в Лопатни. Петька так выпить любил, что ни одного праздника не пропускал, а уж пройти три версты, если там тебя ожидает бесплатное угощение, пьянице только в радость. Каждому известно, что с пьяными недобрики [1] пошутить любят: то водить его станут, так что он, бедолага, всю ночь вокруг родной деревни бродит, а домой попасть не может; то на печку сажают. Вы спрашиваете, как на печку сажают? Приходите к нам в Лопатни на Николу Вешнего, когда мы пиво варить начинаем, да сразу – к Ваське Шевцову в избу, а когда обратно пойдете, так и узнаете, как недобрики пьяных на печку сажают.

Вот и Петьку нашего сажали. Неподалеку от Малых Криниц, как раз как из них в Лопатни идти или из Лопатней в Криницы, Сережино озеро. Озеро красивое и рыбой богато, в нем и криничные, и лопатенские ловят, а ребятишки аж из самого Забродья летом купаться бегают, и думать не думают, что далеко это, а надо бы на огороде матери помочь или в лес по ягоды сходить – варенье то малиновое да пироги с черникой всем по нраву. Так вот, шел наш Петька из Малых Криниц домой в Лопатни, в Криницах-то свадьбу играли, вот Петьку туда и занесло. Шел пьяненький со свадьбы, а навстречу ему – дядька его покойный. «Да ты, – это дядька говорит, – племяш, на ногах не стоишь! Пойдем, провожу тебя до дома». Петька и пошел с дядькой своим, а того спьяну не вспомнил, что дядька уже год как в могиле. Пришли они в избу, – это Петьке так видится, что в избу, – Петька лапти снял, портянки размотал, да и залез на печь спать. Проснулся утром наш Петька от холода. И немудрено: спал он на Большом камне, что ровно посередине Сережина озера.

Петька, значит, на камне сидит, рядом лапти стоят и портянки аккуратненько так расстелены, а сам – сухой, и одежда сухая, точно и не посередине озера, а дома на печке спал. Рыбаки его к берегу свезли. Так что, если придете к нам в Лопатни на Николу Вешнего да и соберетесь домой затемно, может, и сами узнаете, как недобрики на печку сажают.

Шел, значит, наш Петька из Забродья в Лопатни Иваньевской ночкой, вдруг к нему под ноги – кот. Шерсть у кота желтая, и глазища желтые в темноте светятся. Трется кот о Петькины ноги да песни поет по-своему, по-кошачьи. Петька-пьяница – мужик добрый, пожалел он животину, взял кота на руки, приласкал да и понес домой в Лопатни – пропадет, решил, котяра в лесу, либо лиса задерет, либо сам сгинет. А как до Лопатней дошел, так кот с Петьки спрыгнул и прямо на батюшкин двор, только желтый хвост мелькнул. Звал его Петька, звал, да кот как сквозь землю провалился. И как только он исчез, так все черное небо на Лопатнями частыми золотыми звездочками усеялось. Петька глазам своим не поверил: то темно было, хоть глаз выколи, а тут засияло небо золотым светом. Ну да в Иваньевскую ночку и не такие чудеса случаются. Утром Иванова дня вышли во двор батюшка с матушкой попадьей, и, как и Петька ночью, глазам своим не поверили: весь двор их усыпан желтыми цветами зверобоя. Откуда ему взяться? Матушка Наталья и не думала зверобой на дворе сажать, да и кому такое в голову придет, когда его и в поле полно!

Собрала матушка Наталья желтые цветки, что-то засушила, что-то батюшке заварила. И стал батюшка наш от этого чая из зверобоя выздоравливать. Через пару недель и следа от злой хвори не осталось, так что когда Ильинскую службу служил наш батюшка, то никто не видел у него пота на лбу, а глядели мы изо всех сил – беспокоились за него.

Вы спросите, верно, что это за кот такой желтой шерсти да с желтыми глазами? А это, я вам скажу, клад был. Клады же частенько пьяным открываются, как припозднится пьяный, так ему то золотой конь привидится, то сундучок, полный золотых монет, с боку на бок переваливается, дразнится, а в руки не дается. Вот и открылся клад Петьке нашему, да не монетами золотыми обернулся, а частыми звездами да желтыми цветами – здоровьем батюшки нашего, за которого мы всем селом молились.

Иваньевская ночка,

Мала-невеличка,

Золотыми звездами

Небо усыпает.

А Ивановым днем

Золотым теплом

Нас солнышко согревает,

Силу-молодость дарит.